Название: Лев и Принцесса Автор: Targhis При виде этой невероятной красоты, у меня перехватило дыханье. Я стоял, не в силах двинуться с места, жадно впитывая взглядом сумрачные вершины вокруг, широкую белую ленту водопада, срывающуюся в облако пены внизу, легкий скок серны по уступам, внимая ровному, монотонному пению воды, когда внезапно почувствовал, что в этот шум вплетается иная музыка. Едва слышная, неясная, таинственная песнь доносилась неведомо откуда, заполняя собой ущелье Луа нулла, отражаясь от крутых скальных стен, пронизывая мягкое свечение умирающего солнца… Я сделал глубокий, почти болезненный вдох, и понял, что знаю, почему это место почитают священным. Я вздрогнул, когда рядом раздался грубый голос моего проводника, разрушая непередаваемое очарование момента, и сообщил, как будто была в этом надобность, – Вот и он, Sarosh, Голос с неба. Jarvis “Lion” Elliot, The Life of British Official in Hindustan. Calcutta, Schmitt & Day, 1881. Эта повесть основана на воспоминаниях британского полковника в отставке Джарвиса Роберта Эллиота, опубликованных в Калькутте в 1881 году. К сожалению, весь тираж книги погиб во время пожара типографии Schmitt & Day, а рукопись находится ныне в ведении британских спецслужб, по требованию которых многие имена и некоторые географические названия были изменены, так что любые совпадения с реальными именами и названиями имеют случайный характер. Глава первая 1. – Вам не следует идти дальше, – перевел проводник слова земиндара и посмотрел на Джарвиса с легким упреком, чувствуя, что сообщение не возымело должного эффекта. Джарвис Лайон Эллиот приподнял бровь. Бенгалец Панди скривился и добавил, – Он говорит, что вверх по Луа нулла саибу идти нельзя. – Что, слишком трудно? – Джарвис постарался сохранить каменное выражение лица, приличествующее благородному саибу, подавив тяжелый вздох. С тех пор, как они с Панди прошли Коадувар Гаут и пересекли прозрачные воды Коа нулла, нарушив величавое спокойствие гор Серингара, чуть ли не каждые несколько минут ему приходилось выдерживать нешуточную борьбу с самым собой. Здесь не было приличных дорог, только дикие грубые горные склоны, по которым местами стелились странные сплетения нарубленных ветвей, видимо, призванных исполнять функции лестниц… У них это не очень получалось, и Джарвис не всегда мог определенно сказать, лезет он по заботливо подготовленному для удобства путников творению местных жителей, или случайной кучке ветвей, которая вовсе не рассчитана выдерживать вес двадцатилетнего лейтенанта шести футов ростом, стать которого производила должный эффект на полях сражений, однако… эх, чего там! На полях сражений Джарвис Эллиот заработал свое прозвище – Lion, практически заменившее его второе имя, однако он отчаянно боялся высоты. Это свойство он полагал недостойным британского офицера, особенно, в глазах Панди, который благополучно тащил на себе весь груз и оружие, но явно не был в восторге ни от местности, ни от блажи Эллиота, из-за которой и ему приходилось, подобно обезьяне, карабкаться по ветвям. Возможность переночевать в двухэтажном домике земиндара затерянной в горах деревушки Джарвис воспринял как манну небесную и теперь не без наслаждения любовался видом из окна, прислушиваясь к фырканью и шуршанию домашней скотины на первом этаже. Сумерки быстро сгущались над светлым полем пшеницы, заполняя темнотой ущелья меж уступчатых склонов, и в густой тени зажигались мириады крохотных огоньков – светлячки собирались золотистыми тучками. Сейчас Джарвису казалось, что немного упорно подавляемого страха – небольшая цена за лицезрение такой красоты. Тем более что бороться с собой вообще полезно. Только что-то ему подсказывало, что завтра он будет думать совсем по-другому… Панди пожал плечами, – Он говорит, что там священное место. – А! – усмехнулся Джарвис. – Понятно. Очередной водопад, необычное дерево, или, может быть, пещера? В общем, красивый вид, а значит, достопримечательность, которую стоит осмотреть. Земиндар удивленно посмотрел на него, не понимая причины веселья, и быстро заговорил. – Да, там есть водопад, – подтвердил Панди. – саиб увидит его, если пойдет вверх по Луа Нулла, однако здешние жители не решаются теперь туда ходить. Это место раньше было святым, но теперь там живет… смерть. Джарвис смотрел в лицо земиндара, темное, покрытое глубокими морщинами, большие черные глаза с розовыми прожилками на белках, глядели, как ему показалось, не без насмешливости. Джарвиса подмывало вздернуть подбородок – британского офицера не запугаешь, а с Безносой встречаться доводилось – но он сдержался, уважая возраст земиндара, и кивнул с вежливо-понимающим выражением. Земиндар снова заговорил, не сводя взгляда с Джарвиса. Панди сообщил со смущенным видом: – Он говорит, в деревнях к северу, нам скажут другое. Некоторые из тамошних жителей поднимаются вверх по Луа и прислуживают тем, кто там живет. Но и они не скрывают страха. А он полагает, что обитающая там сила – злая, и… – Бенгалец переспросил что-то у земиндара и пожал плечами, – Она завлекает и чарует, и лишает воли. Дурман какой-то… Если саиб непременно хочет подняться дальше в горы… Джарвис нетерпеливо взмахнул рукой, вслушиваясь в скучливую речь старика. – Панди, мне не послышалось? Он сказал, «саиб»… – Я не совсем понял, – растерялся бенгалец. – Местное наречие отличается… – Он сказал, Sarosh-sahib, – твердо заявил Джарвис. – Это ведь на хинди? Так, кажется, называют ангела? – Sarosh значит «Голос с неба», или ангел, если хотите, – согласился Панди. – Но я не совсем… – Мы на верном пути, – хлопнул ладонью по колену Джарвис, благополучно забыв, что это означало на завтра дальнейшее карабканье по малоприступным склонам Луа Нуллы. 2. – Это он называет дорогой! – бурчал про себя Джарвис, глядя на спину Панди, согнутую под двойным грузом. – Дорога, которую постоянно приходится отыскивать! Золотисто-зеленые пшеничные поля гостеприимной деревни остались позади – Панди осуждающе косился на них, как житель Бенгала, он был убежденным поедателем риса. Земиндар утром сам проводил из за пределы деревни, указал направление, благословил, наверно, по-своему, и еще долго стоял и смотрел им вслед, досадливо покачивая головой. Ему Джарвис, судя по всему, представлялся не таинственным и могучим саибом, повелителем из чужих земель, а глупым юнцом, лезущим в чужой мир, не зная его порядков – получит по носу, будет знать. Около полудня перед ними открылся очередной овраг, через который был перекинут очередной характерный «способ переправы», как определял их для себя Джарвис – мостом назвать это хлипкое сооружение язык не поворачивался. Просто к деревянным столбам, не слишком надежно вбитым в землю по сторонам оврага, были привязаны веревки, кое-как, на взгляд британца, сплетенные из травяных стеблей или лиан, к ним крепились доски, а то и вовсе толстые ветки – по ним-то и предполагалось шагать, любуясь в широкие зазоры меж ними обломками скал и кустарником на далеком дне оврага. В порядке разнообразия, внизу могли быть бешеные воды горной речки. Веревки, образующие перила, казалось, совсем не были рассчитаны на вес Джарвиса. Он слышал, что где-то в этих же местах один раджа, спасаясь от соседа-завоевателя, ухитрился переправить по подобному мосту всех своих подданных разом и увести в безопасные места. Может быть, это был тот же самый мост? И все они быстренько перешли по нему – женщины с младенцами на руках, а то и какие-нибудь священные коровы… не бросили же их… и ничего не обрушилось… С этой мыслью Джарвис решительно двинулся по мосту, перехватывая руками перила, но как раз в тот момент, когда его неудержимо потянуло посмотреть под ноги и прикинуть, далеко ли придется падать, пришла очень своевременная мысль – все это произошло как минимум полсотни лет назад, а мост так и стоит с тех пор и ветшает. Панди оглянулся, почувствовав, как затрепыхались сзади перила – Джарвис пошатнулся, и весь мост заколебался из совершенно излишней солидарности. Джарвис гордо выпрямился под взглядом подчиненного и, не без усилия оторвав руку от перил, махнул ему – иди, мол, не задерживайся. По крайней мере, это дало ему возможность отвлечься от вида все еще дрожащих досок под ногами и зацепиться взглядом за яркое пятно орхидеи на дереве на той стороне. И тогда уже можно было продолжать путь, почти успешно убеждая себя, что даже если это тот самый мост, кто-нибудь им наверняка пользуется и время от времени обновляет. Дело пошло лучше, и поскольку овраг был широкий, а мост длинный, образовалось даже время для праздных мыслей. Например, о том, так ли уж необходимо было ему с, пожалуй, чрезмерной настойчивостью напрашиваться на это поручение? И только когда мост был позади, и Джарвис медленно провел дрожащей потной ладонью, покрытой зеленью с веревки по такому же мокрому лбу, размазав по нему зеленовато-бурые разводы, британцу вдруг вспомнилась его собственная цель, которая никоим образом не касалась политики Ее Величества в Британской Индии… И Джарвис сказал себе, что ради этого вполне можно пройти еще сотню-другую таких мостов, а страх – вообще недостойное чувство. Он еще раз удовлетворенно оглянулся на мост и увидел, как одна из досок внезапно изящно выскользнула из веревочного узла и легко спорхнула вниз. Джарвис повернулся обратно и ускорил шаг. 3. Войдя в ущелье Луа Нулла и увидев, пока еще на довольно большом расстоянии, светлую ленту водопада, Джарвис мысленно согласился с местными жителями – эта узкая долина просто не могла не быть поистине священным местом. Сбежав водопадом со склона, река оказалась на ровной и достаточно обширной поверхности и рассыпалась по долине, образовав несколько соединенных меж собой небольших озер, чтобы вновь собраться в один поток там, где сужались скальные стены. Джарвис присел у самого края берега, сполоснул лицо чистейшей водой, нарушив ровную поверхность заводи. Панди уже забрался в воду по горло, и его смуглое мокрое лицо, блестящее при солнечном свете, так и сияло довольством – сегодня ему удастся приготовить пищу, совершив перед тем по всем правилам ритуал омовения. А ведь до сих пор Панди, привыкший на родных равнинах Бенгала и в шумных городах, где к воде спускались широкие лестницы гаутов, к совсем другим водоемам, на чистые и прозрачные горные источники смотрел чуть ли не с осуждением, но скрепя сердце все-таки лез в каждый ручей на пути. Но, наверно, очевидная святость этой долины даже ему показалась вполне убедительной. Очевидная святость? Неужели и я уже мыслю категориями индуса? – удивился Джарвис, зачерпнул горстью еще воды и вылил себе сзади на шею. Он хотел спросить у слуги кое-что, но передумал – Панди был так доволен, что Джарвис решил не нарушать чистоту ритуала. Поэтому только после еды, привалившись к нагретой солнцем коре большого дерева, стоявшего на берегу, он заговорил: – Я вот все думаю про того земиндара – он ведь что-то говорил о феринге? Я думал, это относилось ко мне, а сейчас мне кажется, нет. Здесь уже бывали европейцы? – Очень редко, – ответил Панди. – Но – да – он говорил про одного феринга, который проходил здесь несколько месяцев назад. Его не отговаривали идти дальше, так как еще не знали, что это может быть опасно. И он не вернулся с гор, – Проводник со значением посмотрел на хозяина. – Значит, до того не знали, а потом узнали? – усмехнулся Джарвис. – А если тот феринг и есть – Сарош-саиб? – Никто не говорил, что Сарош-саиб – человек, – заметил Панди. – Саиб же сам слышал – это Голос. Голос с неба, больше ничего. Но он может очаровать, запутать на горных тропах, завести в опасное место… – И зачем ему это надо? – снова усмехнулся Джарвис. – Не волнуйся, Панди, ферингам чары ваших божеств не страшны. – Саиб знает, что делает, – вздохнул бенгалец. – Только как бы потом с меня не спросили, если что… Слышал я и такое, что здесь живут ракшасы… – Как думаешь, чтобы добраться туда, где звучит этот самый Голос, нам придется подниматься на всю высоту ущелья? – поинтересовался Джарвис, выпрямляясь и осматривая крутые склоны Луа Нулла. – Если судить по тому, что говорили здешние земиндары, да, – ответил Панди, и Джарвис удивленно оглянулся, отчетливо услышав в его тоне несомненное ехидство, однако лицо проводника было совершенно каменным. 4. Был вечер, когда они поднялись по склону наверх ущелья – куда вела так называемая «тропа». То есть, это Панди назвал тропой участок скальной стены, несильно отличающийся по виду от остального склона, но у Джарвиса не было причин ему не верить. Правда, местами там даже встречалось нечто такое, что можно было принять за ступени, вырубленные в камне, но они так сильно раскрошились от времени, что, опять же, казались просто участком скалы, случайно напоминающим ступени, а потом их снова сменяли ненадежные конструкции из обрубленных ветвей. В том, что это действительно были ступени, Джарвис убедился окончательно, когда тропа внезапно резко приняла горизонтальное положение на уступе, и перед путешественниками предстали останки каменной арки, когда-то в прошлом покрытой затейливой резьбой, ныне сглаженной временем и ветрами. На одной боковине можно было различить неясную фигуру, кажется, с большим количеством рук, впрочем, этим в Индии никого не удивишь… Джарвис не переставал изумляться, почему у них тут не принято восстанавливать разрушенные сооружения? Он своими глазами видел, как в Бенаресе половина старинного храма, подмытая водами Ганга, съехала в воду, а местные богачи в целях благотворительности невозмутимо возводили гауты – площадки для ритуальных омовений выше и ниже по течению… Когда кто-нибудь умирал, не завершив строительства, никто не продолжал его работу, а гаут оставался недостроенным. Что уж говорить о затерянных в горах и джунглях храмах, которые ни для кого больше не имели значения… Джарвис, наконец-то, оказался наверху, вокруг него простирались горные вершины, впереди поблескивала светлая лента водопада, заполняя тишину вечера мощным гимном летящей воды, темные щели в отвесных стенах гор затапливали белесые облака тумана… Сразу после подъема Джарвис думал только о том, где бы присесть и переждать неприятную дрожь в коленях, и вдруг он совершенно забыл об усталости. При виде этой невероятной красоты, у него перехватило дыханье. Он стоял, не в силах двинуться с места, жадно впитывая взглядом сумрачные вершины вокруг, широкую белую ленту водопада, срывающуюся в облако пены внизу, легкий скок серны по уступам, внимая ровному, монотонному пению воды, когда внезапно почувствовал, что в этот шум вплетается иная музыка. Едва слышная, неясная, таинственная песнь доносилась неведомо откуда, заполняя собой ущелье Луа нулла, отражаясь от крутых скальных стен, пронизывая мягкое свечение умирающего солнца… Джарвис сделал глубокий, почти болезненный вдох, и понял, что знает, почему это место почитают священным. Он вздрогнул, когда рядом раздался грубый голос Панди, разрушая непередаваемое очарование момента, и сообщил, как будто была в этом надобность, – Вот и он, Sarosh, Голос с неба. 5. – Саибу следовало бы подождать утра, – раздумчиво произнес Панди, напряженно всматриваясь в быстро сгущавшийся сумрак. – Тогда все будет ясно. – Ты что, хочешь сказать, что теперь нам придется спускаться?! – Джарвис, проследив за взглядом бенгальца, напрасно пытался рассмотреть нечто темное сбоку от струй водопада. – Там заброшенный храм. Пещера, – пояснил Панди. – Думаю, что именно там, хотя сейчас почти не видно. Если Голосу нужно земное обиталище, то больше здесь жить негде. – Можно ведь было забраться туда сразу, снизу! – простонал Джарвис. – А теперь мы потратим на это еще полдня, и ночь ждать… – Саиб ошибается, – успокоил его проводник. – Снизу входа в храм вовсе не видно, и туда нельзя подняться. Если саиб еще не научился летать… Джарвис снова резко развернулся, и опять не увидел в смуглом лице Панди ничего, кроме каменной серьезности. 6. Прошла очередная ночь под открытым небом. Панди, как заметил Джарвис, использовал все легко доступные знаки суеверного индуса, пытаясь охранить себя от здешних неведомых и вероятно враждебных сил. Глядя на него, Джарвис и сам впервые за долгое время на всякий случай помолился перед сном. Ночью британец долго не мог заснуть, снова ожидая не то потустороннего пения, не то некоего более осязаемого свидетельства того, что местное божество или демон знает о присутствии чужаков на самом пороге его дома, а на рассвете внезапно пробудился от резкого, пронзительного крика прямо над головой. Джарвис непроизвольно дернулся, мешок, который он пристроил под голову, откатился в сторону, двигаясь, словно живое существо, и британец понял, что его тянет за лямку нахальный коршун. Несмотря на легкие движения и явно довольно юный возраст, голову птицы, казалось, покрывала седина – перья на ней были необычно светлыми, даже без полос. Видимо, обнаружив в своих владениях пришельцев, коршун рассудил, что они могли бы и расплатиться за вторжение частью своих припасов. Джарвису не хотелось общаться с хищным клювом птицы, но убивать ее тоже не хотелось, тем не менее, он схватился за карабин. С одной стороны, экземпляр с необычным оперением стоило бы подстрелить, с другой, он находился в непростом месте, и не следовало, наверно, связываться с местными суевериями. В Индии европейцам то и дело приходилось выяснять отношения с местными жителями, в очередной раз нарвавшись на какое-нибудь священное животное – быка, перегородившего улицу, а то и вовсе какую-нибудь ящерицу… Но сомнения Джарвиса благополучно разрешились сами собой. Похоже, умной птице уже случалось познакомиться с ружьем, и, проклекотав что-то – наверняка, ругательное – коршун бросил трепать мешок, сделал несколько неуклюжих прыжков и легко снялся с обрыва в вольный полет. Мелькнул белоглавой тенью и изящно свернул куда-то в сторону водопада – уж не к пещере ли? Джарвис поднял мешок, едва не вывалив из него содержимое, и присвистнул – крепко ему досталось от клюва и когтей птицы, будет Панди работы заделывать прорехи. Лейтенант оглянулся на проводника и удивленно приподнял бровь – тот стоял неподвижно, уставившись вслед коршуну, и по бронзовому лицу разливалась желтоватая бледность. – Коршун… белая голова… – выдавил бенгалец, наконец. – Священная птица… – Кто бы сомневался! – фыркнул Джарвис. – Это воплощение Богини, – с нажимом произнес Панди. – Напрасно саиб пожелал сюда прийти. – Собираемся, и – вниз, – распорядился Джарвис, глядя на грохочущую полосу водопада и не без зависти вспоминая легкую петлю, которой птица перенеслась вниз, почти не двигая крыльями. – Вот бы нам такие крылья! Взял и перелетел, как раз туда… – Чтобы предупредить, что сюда пришли чужие, – мрачно закончил Панди. 7. Джарвис никак не ожидал, что спуск к пещере займет весь день, однако сползать вниз по очередной «тропе» – честное слово, Панди именно так ее и назвал! – оказалось в десятки раз сложнее, чем подниматься. Когда Джарвис разглядел прямо под уступом, на котором стоял, черный круглый рот пещеры и полустертый декор у входа, высеченный в скале много столетий назад, небо уже приобрело вечерний фиолетовый оттенок. Джарвис вздохнул с облегчением, предчувствуя, что осталось совсем немного, как вдруг сквозь совсем уже близкий рев водопада ему вновь послышалась та же волшебная песнь. Панди испуганно крякнул и растерянно оглянулся на Джарвиса. – Саиб улыбается. – Да. Успокойся, Панди. Для начала, это не человеческий голос. – Так ведь… – бенгалец зашуршал грузом, перевешивая его поудобнее, похоже, собираясь немедля забираться обратно. – Я хочу сказать, это вообще не голос. Разве ты не слышишь? Или перетрусил вконец? Это музыкальный инструмент. Цыганская скрипка. Значит, тот, кто живет здесь – человек. Панди только покачал головой – аргументы англичанина ему не показались убедительными. – Надо быстрее, стемнеет скоро, – Джарвис, воодушевленный близким окончанием пути и подтверждением своих ожиданий, решительно полез вниз первым. Все, что от него требовалось – сползти по отвесной стене, правда, заботливо покрытой очередной конструкцией из ветвей (Джарвис указал на нее бенгальцу и ехидно спросил: «Тропа?», и тот невозмутимо кивнул) на узкий карниз, наверно, проделанный в скале человеческими руками. Карниз уходил в сторону водопада и слегка расширялся перед круглым тоннелем, уводящим вглубь горы. Лицо Джарвиса заливал пот, руки дрожали, лихорадочно вцепляясь в ветви, с тех пор, как он почти поравнялся с тоннелем, шум водопада стал совершенно оглушающим, наверно, в силу формы скальной стены, а пение скрипки давно уже умолкло. В какой-то момент Джарвис повернул голову в сторону водопада, и вдруг увидел в сгущающихся сумерках на фоне светлой воды черную фигуру, длинную и удивительно тонкую. Откуда она взялась так внезапно, было совершенно непонятно, шум водопада, конечно, заглушил бы шаги, но человек – или ракшас? – находился на карнизе по ту сторону пещеры, в нескольких ярдах от нее, а Джарвис смотрел туда всего пару секунд назад… От неожиданности Джарвис неловко дернулся, ветвь под ним сломалась – чего и следовало ожидать – он не сумел поймать ногой карниз, заскользил вниз, повис, крепко вцепившись мокрыми руками во что-то влажное и ненадежно тонкое – то ли какую-то лиану, то ли веревку… сплетенную из тех же лиан… Он едва успел осознать, что, кажется, от жизни остались только несколько жалких мгновений, заполненных ощущением этой скользкой и мокрой веревки и глухими причитаниями Панди наверху, но внезапно куртка врезалась в горло, будто стремясь ко всему прочему еще и придушить его, Джарвиса понесло в сторону, веревка натянулась, и ее пришлось выпустить. Острый камень неудобно уперся в поясницу, и британец осознал, что сидит на карнизе, а темная фигура его спасителя обретается в нескольких шагах, трудно различимая на фоне черного жерла тоннеля, в сгущающейся темноте. Только когда Панди, шумливо пыхтя, сполз по стене на карниз и робко пристроился рядом с Джарвисом, тот понял, что его втянули сюда за шкирку, как щенка… Крепкого молодого мужчину весом в добрых сто девяносто фунтов… И как бы ни одной рукой… Британец с любопытством прищурился в полумрак. Его спаситель был выше него ростом, но особо внушительным сложением как будто не отличался. Во всяком случае, руки его, резко светлевшие в темноте, почти гротескно тонкие, с длинными, как паучьи лапки, пальцами, едва ли могли принадлежать силачу. Лица было не разглядеть, только смутное светлое пятно лба, а все остальное находилось в густой тени. – Намаскар… – неуверенно пробормотал Джарвис, не очень представляя, как следует обращаться к таинственному хозяину долины. Как ни абсурдно это звучит, учитывая, что он знал этого человека, и как раз теперь окончательно убедился в правильности своих предположений. К тому же, рядом дико ревел водопад, и Джарвис был вовсе не уверен, что его услышали. – Кто вы и какого дьявола здесь делаете? – не особенно любезно поинтересовался мужчина на очень четком английском. Голос был совершенно незнакомый, жесткий, с призвуком металла, и доносился он не от мужчины, стоявшего у пещеры, а с другой стороны, совсем рядом с Джарвисом, как будто это говорил Панди. Но британец был готов к подобным фокусам. Он торопливо поднялся на ноги. – Служащий Ост-Индской компании лейтенант Джарвис Лайон Эллиот. Прибыл с поручением к вам, мистер… – Он не знал, как обратиться, подозревая, что любая версия может вызвать резкий ответ. – Я бы предоставил вас вашей судьбе, мсье… Льон, – не без насмешки произнес Сарош-саиб – он говорил по-английски очень правильно, однако с заметным акцентом: слишком мягким ль, грассирующим «р», – если бы ваш голос не показался мне знакомым. Видимо, уловив удивление в глазах Джарвиса, он кратко уточнил, – Вчера вечером, – как будто это что-то объясняло. Джарвис невольно оглянулся на склон ущелья, по которому они спускались целый день. Если его собеседник вчера вечером был там же наверху, он должен был спуститься в свой дом ночью, в полной темноте… Правда, он мог знать какой-нибудь более простой и быстрый путь. Или умел мгновенно перемещаться из одного места в другое – в конце концов, он был здесь чем-то вроде божества. – Как вы нашли меня здесь? – продолжал голос, как будто не принадлежавший земному существу. Джарвис позволил себе слегка улыбнуться, – Чтобы найти вас, мистер… Сарош, достаточно идти по следу из легенд и домыслов. А определенные службы Ее Величества не упускают из виду все необычное, что происходит как в пределах Империи, так и вблизи ее границ. А имя Сарош-саиба… Мужчина, кажется, пожал плечами, но Джарвис не был уверен, так как стало уже довольно темно. – Можете зайти, – предложил Сарош-саиб без малейшего энтузиазма, повернулся и вошел в пещеру. Джарвис коротко оглянулся на Панди и последовал за хозяином. Панди нехотя подобрал все вещи и поплелся сзади, шаркая, бормоча какие-то свои молитвы, делая охранительные жесты, пыхтя, покряхтывая – в общем, ненавязчиво выражая протест всеми доступными способами. Тоннель влился в небольшую, сухую и чистую пещеру, в которой не столько были видны, сколько ощущались неясные очертания статуй. Хозяин пещеры разжег вполне современную печку в углу, над которой располагалась отдушина, видимо, ведущая куда-то наружу. По краям пещеры меж статуй собиралась глухая темнота, возможно и даже наверняка, так как откуда-то отчетливо сквозило, там скрывались проходы в другие пещеры. Что удивительно – здесь было тихо, в пещере совершенно не слышался шум воды, даже отдушины, похоже, были направлены соответствующим образом. Джарвис споткнулся о выступающую из стены плиту и невольно охнул, звук удара и возглас прозвучали раздражающе громко в священной тишине заброшенного храма. От неловкости Джарвис еще и закашлялся, пустив гулять среди резных опор отчетливое эхо. Хозяин, кажется, покачал головой, пожал плечами и опустился сгорбленной тенью у печки, в которой на удивление быстро заплясал огонь, и стало не то, чтобы светло, но, по крайней мере, возможно хоть как-то разглядеть окружающее. Повинуясь знаку Сароша, Джарвис опустился на циновку, расстеленную на полу, сам Сарош присел на другую, удивительно быстро и легко, чтобы не сказать – грациозно, приняв позу, не лишенную изящества, но странно неудобную на вид. Джарвис подозревал, что пялиться на Сароша было не слишком учтиво, однако других интересных объектов в пляшущем свете огня не наличествовало. Впрочем, и тут разглядывать было особо нечего. Сарош был одет во что-то темное и свободное, на индусский, что ли, манер? На голове у него было что-то вроде чалмы, и черная ткань скрывала нижнюю часть лица, как это принято у кочевников в пустынях. Виден был только высокий, даже необычно высокий лоб с едва намеченными штрихами тонких морщин, да из глубоких темных провалов посверкивали в свете огня желтые звериные глаза. Панди, наверно, тоже обратил на это внимание, потому что зашуршал, отодвигаясь подальше. Джарвис поискал взглядом скрипку, но она, вероятно, находилась где-то в другом месте, или же пряталась в каком-нибудь темном углу. Зато справа от печки на плоском каменном постаменте лежали чертежи, стопка толстых томов – верхнее издание могло быть английским, на корешке поблескивало что-то похожее на engineering. А еще – вот в этом Джарвис был совершенно уверен – там были листы нотной бумаги, испещренные кривыми мелкими значками, как будто норовившими разбежаться во все стороны. Во всем этом ощущалось что-то родное, европейское, далекое от местных суеверий, и потому успокаивающее, так что Джарвис рискнул спросить шутливым тоном, не беспокоят ли хозяина ракшасы в таком месте – надо же было как-то начать цивилизованный разговор. Не о погоде же, право… – Законная владелица этого храма Бховани любезно согласилась разделить кров со мной, – пожал Сарош острыми плечами. – Я не обижаю ни ее, ни ее любимцев. Местные жители уже много столетий не проявляли ни малейшего почтения к этому храму, как и ко многим подобным сооружениям древности, – со стороны Панди донеслось обиженное пыхтенье. – И никто не стал возражать, когда я объявил катаракту Луа своей… Красота всегда вызывает у меня священный трепет, это единственное божество, которому стоит поклоняться. А богиню, после веков небрежения, возможно, развлекла моя скрипка. – Благодаря вам, местные жители снова стали испытывать благоговейный страх по отношению к этим местам, – сообщил Джарвис. Его приятно удивил пространный и вежливый ответ Сароша, вместо ожидаемой резкости, но британец догадывался, что европеец-факир просто устал от одиночества и невозможности с кем-то поговорить. Насколько он помнил, его собеседник вовсе не отличался излишней молчаливостью. Голос сначала прошелестел чуть ли не всей пещере, а потом зазвучал совсем рядом, однако в странно неприятном металлическом тембре ощущалось все большее напряжение, а на лбу Сароша бледная кожа над глазами собралась в складки – бровей у него не было – и было очевидно, что фокусы с голосом даются ему нелегко. Джарвиса так и подмывало предложить говорить по-человечески, но он не решился – хочется Сарошу изображать потустороннее существо, так пусть забавляется. Организм Джарвиса, видимо, самостоятельно решил поддержать разговор, нарушив таинственную тишину пещеры громким урчанием – он ел в прошлый раз где-то в середине дня, во время краткого привала на крохотной площадке на склоне горы. Панди тихо заворчал и завозился, доставая из мешка съестное. Сарош только пожал плечами, поднялся, снова поразив гостей быстротой и странной грациозностью движений, и в несколько широких шагов растворился в темноте между колоннами. Через пару минут он вернулся, неся бутыль вина, но сам ни есть, ни пить не стал, а, подождав, пока гости покончили с ужином, поинтересовался, снова направив послушный голос так, что он зазвучал прямо за спиной Джарвиса: – И по какой же причине службы Ее Величества так увлеклись изучением серингарских преданий? Или ваш интерес ко мне имеет личное свойство? Джарвис вздохнул, невольно оглянулся на Панди, словно ожидал поддержки с его стороны – и почему этот француз-факир вызывал у него недостойную британского офицера робость? – У меня есть к вам предложение, – решительно сообщил он, проглотив слово «поручение». – Да. Предложение, которое, вероятно, послужит к удовлетворению всех заинтересованных сторон. Сарош не двигался, по-прежнему сидя в своей страшно неудобной на вид позе, странно разместив на циновке паучье-длинные ноги в широких шальварах, отстукивая тонкими костлявыми пальцами левой руки по полу странный быстрый и неправильный ритм. Сполохи огня подсвечивали тревожно красным его высокий лоб, а глаза из глубоких впадин поблескивали желтизной. Джарвису показалось, что он напоминает тигра, устроившегося в засаде, поджидающего неосторожного движения со стороны потенциальной жертвы, чтобы последовал молниеносный бросок. Кто знает, какой именно жест или слово спровоцирует этот бросок? – Мы просим вас о помощи, – решился Джарвис. – Вам должно быть знакомо имя Бухрама Хана? Золотистый отблеск в глазах хозяина пещеры притих на мгновенье, и быстрая дробь по каменному полу приостановилась, чтобы тут же зазвучать снова. – Ост-Индская компания очень заинтересована в том, чтобы преступная деятельность этого нечестивца и убийцы подошла к концу, – объявил Джарвис. Получилось само собой, это были чьи-то чужие слова. Дяди, вероятно. – Разве он не работает на вас? – поинтересовался голос из-за спины. Голос звучал совершенно невыразительно, но почему-то Джарвису померещился в нем некий язвительный оттенок. – Вы-то уж должны понимать! – возмутился Джарвис – в конце концов, какого черта он еще должен терпеть издевку со стороны этого… этого… факира, строящего из себя невесть какое божество, а главное – лягушатника! – Ост-Индская компания вот уже сорок лет пытается стереть с лица земли эту омерзительную секту, однако ее никак не удается добить окончательно! Теперь, когда Пенджаб станет нашим, мы рассчитываем уничтожить последние змеиные гнезда. И уж конечно, мы никогда не взяли бы туга на службу… – Он осекся, почувствовав, что молчание в помещении сгустилось настолько, что его, кажется, можно потрогать руками. И хотя таинственный голос стих, издевка каким-то образом осталась и неявно присутствует в этой почти осязаемой массе тишины. – Вот, осталось нанести последний удар… А Бухрам – один из главных у них, – растерянно закончил Джарвис. Панди опасливо оглядывался, как будто ощущал в тишине вокруг чье-то враждебное присутствие. – Ну… и если бы вы сделали это… – Джарвис понял, что Сарош помогать ему наводящими вопросами не собирается. Молчать этот человек тоже умел. – Мы… Ее Величество… – Джарвис замялся, не слишком уверен в достаточной привлекательности своего предложения для серингарского «Ангела», – все было бы забыто. – А что-то еще не забыто? – спокойно, вкрадчиво произнес голос. – Мне казалось, что мы квиты. Небезызвестный вам ЛаВуа… – Мужчина у очага фыркнул сквозь повязку на лице, но голос снова зазвучал со стороны, хотя Джарвис мог бы поклясться, что разговор требует у него чрезмерных усилий, – Он мертв, так? И то, что было сделано… ЛаВуа и Империя квиты, долги уплачены, а здесь живет всего лишь Сарош-саиб, то ли ангел, то ли демон, это уж как вам больше нравится. – Разве все долги уплачены? – переспросил Джарвис. – А нам показалось, что один остался. Мой дядя… – молодой человек смутился и опустил глаза, – то есть лорд Фэйрнесс говорил, что вы никогда… – Разве вы не слышали? Ваш многоуважаемый дядя говорил о другом человеке. Я всего лишь бродячий скрипач и едва ли смогу принести пользу Ост-Индской компании. Меня интересует только одно – почему сюда пришли именно вы? – Ну, я… – Джарвис заерзал на циновке, не столько видя, сколько ощущая устремленный на него тяжелый взгляд. Необычно глубокие провалы под безбровыми надглазиями, желтая в свете костра кожа, как старая кость… Ему вдруг показалось, что перед ним сидит скелет, давно и полностью лишенный плоти, способный лишь на странные кукольно-механические движения, говорит же некое злобное, жестокое и холодное существо. прячущееся во тьме от тепла и света. И понял, что слишком сильно ненавидит эту тварь, чтобы рассказать ей правду. – Это я догадался, что вы здесь… – Вы так хорошо умеете искать? – выдохнул голос, звучавший все тише и напряженнее. – А не легче было бы найти самого Бухрама? – Мы хотели, чтобы это сделал… в общем, вы, – произнес Джарвис. – Это не должен быть кто-то из компании, и в то же время… – Тишина опять переполнилась невыразимым ехидством. – Вам мы доверяем, – заключил Джарвис. Желтые глаза блеснули, широко раскрывшись от изумления, и судя по движению острого подбородка под тканью, Сарош даже приоткрыл рот. – Да неужели? – переспросил голос. – А вы обладаете еще и особым даром убеждения, раз именно вас направили сюда? Потому что даром покорять горы вы явно не обладаете… Джарвис нахмурился. Больше всего ему хотелось толкнуть это существо и проверить, не рассыплется ли оно на отдельные кости под одеждой. – Я видел вас в Дели, и я… – Джарвис чувствовал, что миссию свою он уже провалил и знал, что сейчас провалит ее окончательно. Damn it! Дядя все равно не воспринял его идею всерьез. А теперь Джарвис разозлился, и терять все равно было нечего. – Мне стало интересно, – закончил он. – Я хотел посмотреть на вас. Поближе. Опять стало тихо, только на этот раз тишина не казалась насмешливой. Угрожающей, впрочем, тоже. В ней просто не было никаких оттенков. Потом Сарош мгновенно поднялся на ноги – можно было подумать, что он взлетел, так высоко внезапно оказалась его голова. Панди за спиной Джарвиса сдавленно всхлипнул. – Можете переночевать здесь, – еле слышно прошипел Сарош, трепыхнув повязкой на лице, и, широко шагая, удалился в темноту. Панди испустил глубокий дрожащий вздох. 8. Джарвис никак не мог уснуть, хотя в пещере было тихо, не было ни летучих мышей, ни какой другой живности, только бенгалец сопел поблизости, да вода шумела где-то далеко-далеко, надежно отгороженная каменными стенами, и пение ее не раздражало, а только баюкало. Англичанин ворочался с места на место, все больше, по мере того, как злость в нем утихала, и нарастало сожаление об упущенной возможности. Черт с ним, с поручением, дядя все равно в идею Джарвиса не верил и не хотел его отпускать, хотя, конечно, соблазнительно было продемонстрировать дяде, что он ошибся в кои-то веки… Но лорд Фэйрнесс все равно только покачает головой – молодежь, мол, все бы вам подвиги совершать… Черт с ним, все лучше, чем уговаривать этого монстра… Но ведь не ради какого-то там незнакомого ему душителя Джарвис тащился по всем этим «тропам» и мостам. И полагал, что дело того стоит. Неужели все было зря, а главное – все его надежды были зря? Только потому, что Сарош ему неприятен? То есть, не то слово – неприятен… Впрочем, как раз на это дядя сказал бы, что ко всякому надо привыкать, если хочешь служить во славу Империи, а то можно подыскать богатую наследницу – у лорда уже есть на примете хорошая девушка, дочка кого-то там, с кем они вместе где-то… Джарвис вдруг осознал, что в отдаленное шептанье воды снова вплетается потустороннее пение, и снова не сразу сообразил, что это скрипка. Странная, непривычная мелодия, ломкая, резкая и точная, как походка этого… этого самого… Цыганские чары. Панди все так же уютно сопел, а Джарвис потихоньку поднялся, помешкал, глядя в густую темноту перед собой – он не мог даже точно сказать, в какой стороне был выход на карниз – и решительно двинулся туда, откуда, как ему казалось, летел призыв инструмента. Сначала он попал в темный, глухой тоннель, впрочем, пол его был ровным, потом вытянутые вперед руки уперлись в стену – тоннель поворачивал. Следующий отрезок оказался очень коротким, потом снова был тоннель и резкий поворот, все это пугающе напоминало лабиринт, и Джарвис очень надеялся, что не пропустил каких-нибудь боковых отходов, а то, как бы ни заблудиться тут, ко всему прочему. Если Сарош так зол на него, как ему представляется, Панди вряд ли удастся убедить его разыскать Джарвиса и вывести на волю. Но, по крайней мере, истлевших останков тех, кто заблудился здесь ранее, пока не попадалось. За очередным поворотом стало светлее, и, поплутав еще, Джарвис увидел перед собой грубые ступени, ведущие вверх – откуда падал свет смутно блестевших звезд. Музыка теперь звучала громко и ясно, хотя лейтенанта по-прежнему то и дело одолевали сомнения – скрипка ли это, или вправду плач измученного демона… или ангела? Голос с Небес… Через несколько минут Джарвис выбрался на крохотную ровную площадку среди гигантских каменных форм не то естественного происхождения, не то остатков древних сооружений. Водопад ненавязчиво шумел где-то за каменной стеной, а прямо перед Джарвисом возвышалась на фоне провала меж глыбами узкая фигура скрипача и, несмотря на очевидную хрупкость, при взгляде снизу вверх казалась чуть ли не внушительнее каменных монолитов. На фоне синего в звездных пятнышках неба силуэт был совершенно черным, но лейтенант разглядел, что головного убора на Сароше не было. Здесь, вблизи, колдовская музыка просто завораживала, Джарвис очень тихо осилил последние ступени, стараясь не пыхтеть, а лучше – вовсе не дышать, и пристроился у самой лестницы, слушая и невольно любуясь резкими и точными движениями музыканта. Ему казалось, что у Сароша был необыкновенно тонкий слух, но сейчас, очевидно, скрипач не заметил бы, даже если бы на него обрушилась вся громада каменной стены… Джарвис не уловил момент, когда музыка смолкла. Или это эхо еще продолжало бродить по заповедным вершинам, продлевая необъяснимое очарование? Но в какой-то миг Сарош повернулся, опуская руки со скрипкой и смычком, и тут же дернулся назад, снова оборотив к незваному зрителю стройную спину. Эхо успокоилось, умолкла дьявольская скрипка. Молодой человек выпрямился во весь рост, стараясь не опускать глаз, как пристыженный школяр, и ожидал первых – наверняка, сердитых – слов Сароша. Но голос молчал, и Джарвису вдруг показалось, что именно сейчас, в пустоте, оставшейся после отзвучавшей музыки, он может объяснить… – Из Дели с вами ушла женщина… – выдавил он, и эхо как нарочно повторило его слова, словно хотело, чтобы весь Серингар их услышал. – Зоран Каур. Я ничего больше не знаю о ней… Я думал, вы единственный, кто, может быть… Собственно, именно поэтому… Судя по тому, как качнулся череп Сароша, он кивнул, и Джарвис растерянно замолчал. – Боюсь, что в этом едва ли смогу вам помочь, мсье Льон, – произнес Сарош, и Джарвис вздрогнул. Это был даже не тот жутковатый металлический голос, это даже голосом трудно было назвать – некое сдавленное, дико вибрирующее шипение, которое даже эхо отказалось повторить. – Но я готов рассмотреть ваше предложение, если эта часть вашей миссии хоть сколько-нибудь вас интересует, – а вот ехидство явно отдавалось и в этом надсадном хрипе. – Отдыхайте, мы тронемся в путь завтра вечером. – Да, сэр! – изумленно выдал Джарвис, а Сарош обогнул его каким-то невероятным способом, постоянно держась к нему спиной, и стал очень быстро спускаться по лестнице. Джарвис сообразил, что если так и будет стоять здесь, разинув рот, то Сарош уйдет неизвестно куда, а если тоннель все-таки имеет ответвления, найти дорогу назад может быть непросто, и британец бросился вниз, направляясь на тихий шелест широких одежд хозяина. Догнать Сароша ему так и не удалось, хотя недостатка старательности не наблюдалось, о чем свидетельствовало несколько новых шишек и ссадин. А потом впереди появился желтоватый свет печки, послышалось родное сопение Панди, и Джарвис устроился рядом, так и не поняв, доволен ли он успехом своей миссии или нет, и гадая, куда мог провалиться Сарош, если шел прямо перед ним? 9. Костер весело потрескивал, было темно, и, хотя Джарвис то и дело бросал ошеломленный взгляд вниз и теперь уже знал, куда смотреть, разглядеть пещеру по-прежнему не удавалось. Поэтому казалось, что время вернулось на двое суток назад, когда он еще только собирался спуститься вниз, а следующий день волновал и смутно грозил чем-то… Двое суток промелькнули, как некий морок, как странный и тревожный сон, который трудно вспомнить в деталях, однако неприятный осадок сохраняется… Тем более, что будущее по-прежнему остается тревожным и угрожающим. Спокойнее было смотреть вниз, чем оглядываться на худую и нескладную фигуру по ту сторону огня, еще более худую и нескладную в европейском костюме, в узких бриджах, высоких сапогах и широкополой шляпе. Сарош тихо посмеивался, подкармливая коршуна, сидящего на камне рядом с ним, и, кажется, отдавая ему добрую половину своего ужина. Теперь на нем был темный парик и светлая маска, успешно скрывавшая все лицо. Ел он очень мало, наклоняясь и приподнимая нижний край маски. Джарвис понимал, что лучше на него не таращиться – Сарош, похоже, ощущал чужие взгляды даже затылком – но не знал, как бы при всех дать это понять Панди, почти не отрывавшему глаз от их странного спутника. Весь день Джарвис проскучал в пещерах и на карнизе у водопада, не решаясь углубляться далеко в тоннели из опасений заблудиться или же увидеть нечто лишнее – не стоило злить хозяина, раз уж он как будто был готов к сотрудничеству. Тем более, что ближние пещеры оказались прекрасно оснащены для вполне комфортной жизни – если бы только не давящее ощущение, что находишься не то в храме, не то в гробнице. Если эта самая восьмирукая Бховани и согласилась разделить свое жилище с дьявольским скрипачом, то насчет британского лейтенанта с ней никто не договаривался… Когда небо над вершинами приобрело пурпурный оттенок, а Джарвис и Панди стояли на карнизе, любуясь закатом (Джарвис у самого тоннеля, Панди – поближе к краю карниза), Сарош вышел из пещеры в готовности отправляться в путь. Только теперь британец окончательно убедился в том, что имеет дело не с духом, а со знакомым ему человеком, Панди же просто уставился, раскрыв рот, на маску, по которой скользили кровавые отсветы заката, преломленные в струях воды. Одет Сарош был по-европейски, только костюм содержал исключительно темные тона, широкие поля шляпы затеняли глаза в прорезях маски, руки теперь плотно обтягивали узкие черные перчатки, от чего они казались еще тоньше, а пальцы – еще длиннее. При Сароше был дорожный мешок и футляр со скрипкой, но никакого оружия Джарвис что-то не заметил, во всяком случае, огнестрельного. – Пора, – объявил голос, откуда он исходил, было уже совершенно непонятно, а рот маски постоянно был слегка приоткрыт. – Сейчас? – не удержался Джарвис, оглянувшись на нависавший прямо над ними склон, по которому вчера весь день… Его передернуло. – Если вы предпочитаете карабкаться по горам по жаре, это ваше право, – пожал острыми плечами Сарош, и, не говоря больше ни слова, принялся подниматься по тем самым ветвям с потрясающей легкостью, как будто это было прочная, надежная лестница. И не слишком крутая. – Циркач… – осуждающе проворчал Джарвис, оглянулся на Панди, вскинул карабин на спину и последовал за Сарошем в тоскливой уверенности, что на этот раз непременно сорвется со склона, и вот тогда все неприятности закончатся. В пламенеющих облаках вверху мелькнула проворная тень коршуна. И как ни странно, прошло всего два-три часа, а они уже сидели у костра наверху над ущельем, хотя никакого краткого пути, известного только местному жителю, вовсе не было. Конечно, вверх взбираться легче, чем слезать вниз, и им поневоле пришлось принять бешеный темп, заданный Сарошем. Джарвис только стискивал зубы и тупо двигался вперед, не обращая внимания ни на пот, ни на боль в натруженных мышцах, а Панди надсадно хрипел за спиной, но просить пощады было просто невозможно. В какой-то момент… или этого не было?.. кажется, Джарвис закрыл глаза и почувствовал, что заваливается назад, но уже знакомые безжалостные и непередаваемо цепкие клещи ухватили его за плечо и встряхнули, от чего он тут же пришел в себя и решительно полез дальше. Выносливость Сароша казалась неисчерпаемой, если британец и индус чуть не рухнули у места вчерашнего костра, их спутник разве что дышал чуть тяжелее обычного. А стоило им устроиться у костра, как откуда-то прилетел все тот же коршун и присел рядом с Сарошем. – И ты с нами собрался? Умница, – очень тихо произнес скрипач, не столько сказал, сколько выдохнул, наверно, поэтому в его голосе почти не прозвучало давешнего хрипа. Джарвис не придумал, чем занять Панди, чтобы отвлечь от Сароша его внимание, и мысленно поручив себе сделать ему выговор, когда окажутся наедине, принялся чистить карабин… 10. Впервые Джарвис увидел его под Дели, на верхотуре древней Обсерватории, устроенной каким-то раджей сотни лет назад – делать ему больше было нечего, сидел бы, ждал, когда придут англичане и сами всему научат… Сэр Рэймонд Эллиот, покряхтывая, поднимался по осыпавшимся от времени ступеням, Джарвис шел за ним, удивленно оглядываясь и стараясь скрыть невольное напряжение – зачем дядю понесло так высоко? Сэр Рэймонд слегка задыхался, однако озирал окрестности не без удовольствия – к северу отсюда открывался замечательный вид на Дели и светлую ленту Джамны. Прямо под лестницей поблескивала в лучах клонящегося к закату солнца гигантская каменная дуга, а на верхушке Обсерватории вытянулась огромная, почти гротескно узкая и прямая фигура с небольшим планшетом в руках. Джарвису предпочтительнее было смотреть вверх, чем по сторонам, поэтому он так и прикипел взглядом к черному силуэту в шляпе с широкими полями и подумал мельком, что вряд ли в жизни видел настолько четкий, правильный профиль. Разве что на картинах художников Академии… – Кто этот человек, сэр? – решил спросить Джарвис, подразумевая – кто этот человек, что мы тащимся на встречу с ним сюда, а не потребуем, чтобы сам явился в резиденцию? Но дядя предпочел промолчать – то ли ему не хватало дыхания, то ли счел вопрос не своевременным. С сэром Рэймондом никогда не знаешь, будет он обращаться с тобой, как с адъютантом, или как с единственным племянником, сыном погибшего брата. – Занимаетесь научными исследованиями, мистер ЛаВуа? – добродушным тоном осведомился сэр Рэймонд, отдышавшись. – Любопытное сооружение, – заметил мужчина, поворачиваясь к англичанам лицом и одновременно складывая планшет и убирая в него лист бумаги, на котором был изображен какой-то чертеж. Теперь Джарвис разглядел маску, полностью закрывавшую его лицо. Маска почти не приглушала голос, свободно доносившийся из узкой щели искусственных губ, и голос этот был невозможно, фантастически мелодичен, а заметный акцент только добавлял ему музыкальности. – Приятно сознавать, что некоторые правители выбирают достойные цели для вложения средств, вместо того, чтобы спускать их на войны и прочие глупости. – К сожалению, бывают ситуации, которые иначе, как военными действиями, не решишь, – философски вздохнул дядя, но ЛаВуа только пожал плечами. – Где вы остановились? – спросил сэр Рэймонд, и его собеседник сделал неопределенный жест, махнув рукой в сторону Дели. – Где-то там. Благодарю вас за помощь в организации лаборатории… – Ост-Индская компания всегда готова к плодотворному сотрудничеству, – улыбнулся лорд Фэйрнесс в стальные усы. – Ваши опыты проходят успешно? – Опыт, который вас интересует, завершен, – объявил ЛаВуа. – Очень вовремя, – улыбнулся сэр Рэймонд. – Честно говоря, не ожидал такой быстроты… – Я увлекся, – снова пожал плечами ЛаВуа. – В таком случае, пора переходить ко второй части плана, – распорядился сэр Рэймонд. – Вам придется отправиться в Пенджаб и проникнуть в Харимандир, золотой храм Амритсара, главное святилище сикхов. – Вы полагаете, что диверсия в храме поможет вам выиграть войну? – поинтересовался ЛаВуа с явным скептицизмом. – Я и не рассчитывал, что вам известно, что мы ведем войну с Пенджабом, – усмехнулся лорд Фэйрнесс. ЛаВуа опять пожал плечами, – Вы совершенно правы, дела людского рода меня мне безразличны, но нельзя же не услышать то, что чем прямо-таки кричат в уши. – Мы считаем, что на данном этапе следовало бы деморализовать противника. Сикхи, по-своему, очень религиозны. Такой удар, как лишение духовного предводителя… – Вы планируете убийство их верховного священника? – прямо и четко переспросил ЛаВуа, так что Джарвис даже вздрогнул – оказывается, этот ангельский голос мог звучать пугающе жестко. Джарвис почему-то подумал, что если бы у дяди был такой голос, перед ним навытяжку становилась бы даже кошка Мотли… – Ни в коем случае. Я имею в виду всего лишь полное, мгновенное и как можно более эффектное уничтожение предмета довольно большой исторической ценности. Что поделаешь, приходится идти на жертвы. ЛаВуа, не двигаясь, смотрел на сэра Рэймонда. Может быть, его лицо выражало вежливый интерес, может быть, скептицизм, маска благополучно скрывала все, даже глаз не было видно в широких прорезях, в них темнела только густая тень. На правой скуле маски виднелась небольшая вмятина, кожаное покрытие было повреждено и немного лохматилось. – Шри Гуру Грантх Саиб, – со значением произнес сэр Рэймонд. – Единственный духовный вождь и учитель народа сикхов, и именно его мы должны уничтожить… Это книга, – пояснил он, сделав паузу. – Книга, созданная в начале прошлого столетия и содержащая гимны и поучения первых десяти гуру сикхов. Эту книгу каждое утро вносят в Харимандир и до вечера читают вслух. Без нее не обходятся и все ритуалы сикхов, от рождения до похорон. Копии Ади Грантха находятся во всех гурдварах – святилищах, но нас, разумеется, интересует главный экземпляр, находящийся в Амритсаре. Ваше дело – создать эликсир, способный быстро и эффектно разрушить полуторастолетний том, а также составить план, позволяющий осуществить диверсию. Вы сделаете это? ЛаВуа отвернулся к гигантскому полукругу, слегка дернув острым плечом. – Почему бы и нет? – Мы дадим вам проводника из сикхов, – пообещал сэр Рэймонд. – Хотя, сразу предупреждаю – не уверен, можно ли ему доверять целиком и полностью, но, я полагаю, вы… – Я не доверяю никому, – кивнул ЛаВуа. – Вы справитесь с любой ситуацией. Вы сказали, что все готово? Когда вы можете выступить? – Завтра вечером, – ответил ЛаВуа. – Пусть ваш проводник будет на закате у Кашмирских ворот. – Он снова отвернулся к полукружью и открыл свой планшет, хотя уже заметно стемнело, и вряд ли можно было продолжать работу. Впрочем, Джарвису в какой-то момент почудился в отверстиях маски золотой блеск – кто его знает, может быть, он видел в темноте, как днем. А может быть, просто не хотел спускаться с вышки вместе с англичанами. Так что сэру Рэймонду и Джарвису ничего не оставалось, как очень осторожно спуститься. Вниз идти оказалось хуже, чем вверх, Джарвис напряженно всматривался в каждую следующую ступень, стараясь не поймать даже боковым зрением вид далекой земли. Впрочем, было уже довольно плохо видно. А внизу поджидавший их слуга-индус зажег фонарь. – К каждому человеку найдется свой особый подход, – самодовольным тоном пояснил сэр Рэймонд, пока Джарвис, отстав на полшага, вытирал пот со лба и переводил дыхание. – Если человеку нужно ощущение, что игра идет по его правилам – пожалуйста, коль скоро он может оказаться полезен. – Удивительно подходящее имя, – поделился впечатлениями Джарвис. – При таком голосе… Это даже не столько человек, сколько… голос… Дядя усмехнулся. – Это мы его так называем. Надо же как-то называть. Он утверждает, что у него вообще нет настоящего имени. Может быть, это и правда – он, насколько мне известно, с детства путешествовал по всей Европе с ярмарками. Но он – поразительно талантливый молодой человек. Итак, завтра на закате мисс Каур должна находиться у Кашмирских ворот Дели. И ты проводишь ее туда. – Так это она?.. – побледнел Джарвис. – Она хочет вернуться в Пенджаб. Вот пусть и послужит Ост-Индской компании в последний раз. – Но как же?.. – расстроено пробормотал Джарвис, еще не зная, чем закончит фразу. Дядя оглянулся и смерил его внимательным взглядом. – Да, сэр, – убитым голосом произнес Джарвис. 11. Темно-голубые небеса над Дели постепенно заливал багрянец заката. Идя рядом с Зоран Каур, ведя в поводу ее лошадь, Джарвис то и дело бросал взгляды в ее сторону, чувствуя, что зря тратит время на молчание, теряя последнюю возможность сказать что-то очень важное. Догадываясь, что будет потом жалеть об этом, но еще не подозревая, насколько сильно. На Чандри-Чок было полно народу, от желто-розовых одежд магометан рябило в глазах, вокруг стоял вечный шум и пыль. Слова еще не сложились, а бронзовое лицо Зоран было смертельно спокойно. Наверно, ей хорошо объяснили, что от нее требуется. Если бы она не была так уверена в себе… И лучше бы она не была так прекрасна, смуглокожая, с огромными влажными газельими глазами. Она была необыкновенно хороша сейчас, в мужской одежде, в тюрбане, скрывавшем ее восхитительные черные волосы – Джарвису посчастливилось когда-то увидеть эту роскошную тяжелую гриву, не укрощенную суровым гребнем, может быть, с этого момента и началось… может быть, именно эти необыкновенные косы прочнее любых цепей притянули его к их обладательнице… Среди индусок полно было ворожей, хотя Зоран этим как раз не промышляла. Джарвис гадал, объяснили ли ей, с кем ей придется иметь дело, и страшно ли ей – ему самому ЛаВуа почему-то внушал неопределенный и необъяснимый страх. Вновь скосив глаза на женщину, Джарвис заметил, что она слегка закусила сбоку губу. А значит… Джарвис резко остановился, уже в виду ворот. Отсвет заката лег на бледное лицо Зоран, подпуская в его бронзовую смуглоту темный оттенок. – Мисс Каур, я давно уже хотел вам сказать… Послышались резкие крики, толпа подалась в стороны, лошадь испуганно заржала, и Джарвис принялся успокаивать ее, уступая дорогу слону какого-то богача, ломившемуся посередине улицы. Зоран только покачала головой, хотя ее огромные глаза смотрели мягко и тепло, и закат, кажется, был тут ни при чем, а потом пошла дальше, не обращая внимания ни на слона, ни на истеричную свиту богача, необычно высокая и стройная для индуски, пошла не по-женски широким шагом, а на поясе у нее поблескивали ножны кирпана. Со спины она казалась юношей. Впрочем, и спереди ее тоже легко было принять за очень красивого молодого индуса. Джарвис вздохнул и заспешил следом, отгоняя смутные фантазии, откуда-то из вчерашнего сна – что-то насчет красавицы-принцессы, которую надо спасать от монстра… А в тех случаях, когда служащие Ост-Индской компании женились на индусских женщинах, часто рождались исключительно красивые дети… Однако, эту мысль явно следовало гнать подальше – дядю, чего доброго, хватил бы удар, не говоря уже об английских родственниках… ЛаВуа тоже еще только подходил к воротам, Джарвису подумалось, какой же точный был расчет. И даже показалось почему-то, что ждать он не стал бы, и не застав их на месте встречи именно в тот момент, когда солнце опустится к линии горизонта, просто ушел бы один. Увидев их, он остановился, равнодушно следя за их приближением. Когда Зоран подошла вплотную к мужчине, с естественным интересом глядя на маску, Джарвису показалось, что ЛаВуа вздрогнул и даже отступил на шаг. Надо же! – в сгущающихся сумерках мгновенно разглядел, что перед ним женщина, хотя многим это не удавалось и на свету. А еще у Джарвиса почему-то создалось впечатление, что ЛаВуа чуть ли не… испугался? Однако за считанные мгновенья мужчина овладел собой, грациозно поклонился, произнеся какое-то замысловатое приветствие, наверно, на хинди, правда, довольно сухим тоном. Впрочем, достаточно было одного голоса француза, чтобы по спине Зоран прошла исключительно приятная дрожь, оливковые глаза широко раскрылись от изумления, на губах возникла легкая улыбка. Англичанин стиснул зубы. – Намаскар… сэр, – ответила Зоран и продолжала на своем несколько неуверенном английском. – Компания решила, что не нуждается более в моих услугах, и соблаговолила отправить меня на родину, в Пенджаб. Мне сказали, что вы сделаете мой путь домой безопасным, а я провожу вас в Золотой храм Амритсара и отвечу на любые ваши вопросы. – Вы можете быть уверены в своей безопасности, – коротко заверил ее ЛаВуа, внимательно, со знанием дела, осмотрел ее лошадь и удовлетворенно кивнул. – Возможно, сейчас не самое подходящее время начинать путешествие? – не удержался Джарвис. – В самый раз, – коротко бросил ЛаВуа. – Мы успеем уехать довольно далеко, прежде чем совсем стемнеет, – Он отвернулся, отошел на несколько шагов, поднеся руки к лицу, видимо, приподнимая маску, и издал тихий, но очень сложный свист. Послышался перестук копыт, и, к изумлению прохожих, из ближайшей улицы выплыл роскошный белый арабский жеребец. – Ух ты! – невольно выдохнул Джарвис. ЛаВуа легко взлетел в седло своего красавца-коня, не предложив даме помощи. Поэтому Джарвис подсадил Зоран в седло, успел как-то случайно ухватить ее руку и задержать в своих ладонях на несколько необыкновенно острых мгновений, сознавая, что эти мгновенья – последние … ЛаВуа не стал ждать, и Зоран пришлось высвободить руку и поторопить каблуком лошадь. Джарвис так и остался стоять, все еще ощущая в пальцах ее прохладную шелковистую кожу… 12. Костер мирно потрескивал в темноте. В горле очередной нуллы, чуть в стороне от дороги, было очень тихо и тепло. Я расставил свой небольшой шатер – можно было уступить его женщине, я привык спать под открытым небом. Мой Айрас тихо разговаривал о чем-то с ее кобылой. Похоже, их знакомство сложилось удачно. Женщина задумчиво смотрела в огонь, рассеянно поигрывая рукоятью кирпана. Иногда она исподтишка поглядывала в мою сторону, но тут же отводила взгляд – я знаю, в прорезях маски мои глаза посверкивали желтым блеском. Это была красивая женщина. Очень красивая и необычно молчаливая… Впрочем, с кем мне было ее сравнивать? – из женщин я знал, в основном, цыганок, да ярмарочный народец… если не считать одной… Память тотчас же услужливо воссоздала перед глазами прелестную гостиную, сплошь уставленную очень ценными и страшно дорогими вещами. Хрупкая фигурка за клавесином… золотистый завиток волос, который все время падал ей на висок, как она ни стремилась призвать его к порядку. Всплыла серебристая мелодия вальса и пьяный цветочный аромат… Все это было совершенно ни к чему, и, к счастью, голос женщины вернул меня к реальности. – Как мне называть тебя, саиб? – У меня нет имени. Ты можешь называть меня, как хочешь. И не пытайся говорить со мной по-английски – лучше повтори ту же фразу на своем родном языке. Ты ведь из Пенджаба родом? – Да. Я вхожу в хальсу, – Она заметно напряглась, ожидая следующего вопроса, но меня совершенно не интересовало, что связывало ее с Ост-Индской компанией. Вернее сказать, интересовало, конечно – любопытство у меня в крови, именно любопытство то и дело толкало меня в путь, не давая забиться в какую-нибудь нору навсегда и скрыться от глаз всего мира. Любопытство порой заставляло меня идти на общение с людьми, рискуя в очередной раз натолкнуться на стену непонимания и враждебности, но зато узнать что-то еще, и может быть, одержать небольшую моральную победу в моей вечной войне… противник в которой мне так и неизвестен. Мир? Провидение? Может быть, когда-нибудь узнаю. Да, мне было любопытно, но каждый имеет право не говорить о том, что причиняет боль. Кому это и знать, как не мне? Может быть, и у нее в ответ достанет такта не спрашивать, почему на мне маска? Если вообще допустить, что у женщины может быть хоть сколько-нибудь такта, когда речь идет о любопытстве… Кобыла нервно храпнула и с шумом переступила, испугавшись ночного шороха. Женщина заозиралась, насторожившись, и сильно вздрогнула, когда на фоне темных кустов проплыла виновница беспокойства – сова. Отправилась на охоту… – Не бойся, – сказал я. – Звери не тронут тебя. Женщина проводила сову странным задумчивым взглядом. – Не зверей следует опасаться на дороге, – тихо произнесла она, а потом прямо посмотрела на меня. – Опаснее всего случайный попутчик. Я невольно улыбнулся под маской, настолько слова женщины совпадали с моим собственным опытом. – Почему у вас нет имени? – спросила женщина. – Это удобно – людям труднее запомнить меня, когда каждый, кто меня знает, называет по-своему. – Это неправильно, – сдвинула она брови. – А твое имя – Каур? – спросил я. – Каур значит Принцесса, – ответила женщина, слегка вздернув подбородок, словно готовясь бросить вызов. Видимо, в Дели ей приходилось отвечать на множество праздных вопросов о том, что было всей ее жизнью. – Все женщины хальсы носят это имя, как мужчины носят имя Сингх – лев. – Народ львов и принцесс, – усмехнулся я под маской. – Любопытно… – Человек вступает в хальсу – общину сикхов, когда достигает достаточного возраста, чтобы принять решение. А потом существует пять правил – не стричь волос, носить гребень, короткие штаны-качха, не расставаться с мечом-кирпаном и браслетом на правой руке. Нарушив одно из этих правил, сикх не может считаться членом хальсы… – женщина слегка сдвинула черные брови, на бронзовой коже проступил румянец. Она замолчала. Я подбросил толстую ветку в костер. 13. Я долго сидел у шатра, который, как и собирался, предложил даме. В левой руке вертелся, взблескивая в звездном свете, нож, порхал, то дело спрыгивая и вонзаясь в мягкую почву, иногда делая в воздухе некое сальто, подобно ярмарочному жонглеру. Можно было потихоньку откинуть полу шатра. Она спала, если отвлечься от ножа, можно было слышать ее ровное дыхание. Если бы я просто откинул полу шатра, она бы ничего не заметила… Мне уже случалось оставаться с женщиной наедине, но еще не было такого, чтобы женщина спала вот так совсем рядом, доверившись моему обещанию… Я давно уже решил никогда не держать обещаний – никто из людей ничего не значил для меня. Не бывает так, чтобы женщина путешествовала вдвоем с чужим ей мужчиной. Если ее доверили мне, значит, ее безопасность на самом деле никого не волнует, Ост-Индская компания, видимо, только рада от нее избавиться, а больше никого у нее нет. И что с того? Я прекрасно знал, что ни одна женщина не сможет заставить себя даже прикоснуться ко мне. Мне это очень хорошо объяснили. И не однажды. В этом меня усиленно убеждали всю жизнь, пока я, наконец, не поверил. Вернее, убедился экспериментально. И окончательно. Я потянулся правой рукой к плотной ткани шатра… стиснул ткань, потянул на себя, лунный свет блеснул на светлых костяшках пальцев, так туго обтянутых кожей, что она казалась прозрачной. Я отпустил полу шатра. Руки покрылись ледяной испариной, и на ткани остался мокрое пятно. Мгновенье спустя я осознал, что стою на ногах в двух метрах от шатра, крепко сжав кулаки, глядя, как пола шатра медленно расправляется, храня влажный след моих пальцев, словно след какого-то преступления. Я не без удивления взглянул на левую ладонь, в которой, оказывается, все еще был зажат нож, перехваченный за клинок – его не предполагалось так стискивать, и бледную кожу с одной стороны клинка пересекала тонкая темно-красная полоса. Раны в этом климате обильно кровоточили. Я быстро промыл царапину, стараясь даже не смотреть в сторону шатра, а потом достал из футляра скрипку и смычок и ушел за купу деревьев вверх по нулле. 14. Скрипка рыдала, выплескивая в густую тьму индийской ночи смутную тоску, разрывавшую мне сердце. Деревья слушали мою песню, я в этом был уверен, и уже знакомая сова принеслась на бесшумных крыльях, села на ветвь тамаринда прямо надо мной. Я перестал играть, когда обнаружил, что я не один. Женщина стояла прямо передо мной, касаясь одной рукой ствола тамаринда, а другую приложив к груди. В распахнутом вороте виднелся бело-желтый шарф, который до того скрывала одежда. Может быть, им она стягивала грудь, чтобы сделать свою фигуру более мальчишеской. Эта мысль явно была лишней… Я очень глубоко вдохнул, Зоран Каур шагнула вперед, и в этот момент сова развернула голову назад, уставившись на женщину. Та тихо ахнула – во тьме перед ней образовалась вторая пара золотисто-желтых глаз. Сова бесшумно снялась с ветки и улетела, мазнув меня краем крыла по щеке маски. Зоран Каур резко вздохнула, сжала пальцы, стиснув в руке свой платок, развернулась и убежала в темноту. Я тихо ругнулся – мне и в голову не пришло, что моя музыка способна перебудить всю нуллу, и уж, конечно, отойти за купу кустов от шатра было недостаточно, чтобы женщина могла спокойно спать. Под мою музыку и мертвый не сможет спокойно спать – так говорили цыгане, косясь на меня с усмешкой – видимо, считали это остроумной шуткой. Я вернулся к шатру и внимательно прислушался – из-за полотна доносилось учащенное дыхание, она ведь бежала. Что ж, хорошо, что она вернулась в шатер, а не умчалась неведомо куда в темные заросли. Я снова уселся у огня, клинок отдыхал в ножнах, и я просто сжимал и разжимал пальцы – совсем, как у той совы, только без хищных когтей. Мой аль-нагди тихо заржал в темноте, чувствуя мое настроение. А скрипка теперь молчала… Глава вторая 1. Этот мост был пределом всему, честное слово! Какие-то мгновенья Джарвис просто таращился на него, словно отказываясь верить собственным глазам. Более ненадежную, по крайней мере, на вид, конструкцию сложно было бы себе представить. Плетенные из травы веревки, сожженные солнцем, выцветшие до светло-серого цвета, казалось, были готовы оборваться на глазах. А этот монстр!.. Право, назвать машину, способную шагать без устали по непрохожим тропам сутками напролет, пережидая лишь самые жаркие часы, так как темнота ему не помеха, человеком язык не поворачивался. Впрочем, человеческого в нем и было-то – только костюм. Панди, похоже, так и пребывал в полной уверенности, что их ведет некий ракшас, не имеющий ни лица, которое заменяла неподвижная маска, ни голоса, который являлся им либо в надсадном хрипе из изувеченного горла, либо в чуть более приятной на слух потусторонней речи, доносившейся откуда заблагорассудится. Этот монстр преспокойно зашел на мост, словно прогуливался по городскому бульвару. Шел идеально прямой – закинутый на плечи дорожный мешок (Панди предлагал понести и его тоже, но Сарош не допускал никого к своим вещам) не мог заставить его хоть чуть-чуть согнуть спину, несмотря на то, что было вчера… И Джарвис решительно выпрямился и шагнул на мост, тоскливо прикидывая в уме, насколько тощий, как щепка, индийский демон должен быть легче его, даже при своем исключительно высоком росте. Мост угрожающе раскачивался. Панди натужно дышал позади, а Джарвис чувствовал, как по всей коже разом вышел холодный пот, густой, как древесная смола, и только испуганно цеплялся мокрыми руками за скользкие плети… Где-то к середине моста он обнаружил, что тот успешно оправдывает самые худшие ожидания – несколько досок вывалились из ветхих веревочных гнезд, оставив зияющие провалы в пустоту, на дне которой далеко внизу рычал сердитый поток. Одна из досок одиноко торчала посередине, пересекая буроватой линией головокружительный пейзаж, видимый в провале. Джарвис всеми силами старался не смотреть туда. Он не отрывал глаз от прямой спины, обтянутой темной курткой, от острого плеча, несущего явно нелегкий груз, со смутной надеждой, что вот сейчас Сарош остановится и беспристрастно объявит, что придется идти другим путем, и с еще более неясным предчувствием, что их спутник просто перелетит провал, не касаясь настила, или проскользнет поверх него, подобно призраку. Но Сарош все-таки коснулся ногой в необычно узком сапоге доски, заставив ее с тихим скрипом просесть еще ниже, и криво провиснуть, но шаг его был легок, как у балерины. И вот он уже на той стороне провала, и оглядывается с насмешкой – то есть, неподвижное выражение маски казалось туповато-удивленным, но уж никак не насмешливым, но Джарвис подозревал, что невидимые глаза Сароша должны сиять презрительным торжеством при виде красной и потной физиономии британца – и руки трясутся, проклятье! А ведь Сарош идет себе, как ни в чем не бывало, хотя вчера… Теперь-то Джарвис мог говорить себе, что заранее заметил настороженность спутника. Теперь-то он точно знал, что Сарош некоторое время был еще более замкнут, чем обычно и как-то менее подвижен – не позволял напряженному телу расслабиться… Значит, что-то заметил со своей прямо-таки звериной чуткостью… или местные гении нашептали? В любом случае, он мог бы и поделиться своими наблюдениями и не ждать, когда из густой поросли выметнется длинное, хищное тело молодого тигра. Джарвис не растерялся – не таким уж это было потрясением, чего еще ждать на нехоженых тропах? – и карабин был наготове. Прогремел выстрел. Британец знал, что стреляет исключительно метко, но все же на это потребовались какие-то мгновенья, а Сарош был безоружен. Джарвис знал, что опоздал. Однако оказалось, что можно было вовсе не беспокоиться – его в который раз поразила легкость движений Сароша и поистине нечеловеческая быстрота. Когда пуля Джарвиса пробила изящный кошачий череп, выплеснув на бриджи Сароша сгустки крови и клочья мозга, зверь уже был мертв. Сарош глянул в сторону Джарвиса – с насмешливым упреком, надо думать, он был исключительно опрятен в одежде – и, приподняв тяжелую морду зверя, принялся снимать длинными, ловкими пальцами с его горла тонкий шнур. Джарвис удивленно оглянулся на Панди, словно ища подтверждения, что глаза его не обманывают, и встретил такой же недоумевающий взгляд. Откуда взялась эта удавка, и как Сарош ухитрился накинуть ее на шею зверю в прыжке и затянуть с такой скоростью? Сарош собрал шнурок в скользящую петлю, ловко накинул на левое запястье и затолкал под рукав. Потом он нагнулся – непривычно неловко – над трупом зверя и повернул его голову. Джарвис отшатнулся – левая часть кошачьей морды была изуродована, скорее всего, от рождения, потому что трудно было представить, какая травма могла так расплавить плоть, что глаз съехал к носу, губа была смята и приоткрывала задние зубы, безобразные наплывы кожи лишь кое-где покрывала короткая шерсть. – Он был не такой, – сообщил Сарош своим скрежещущим, хриплым голосом, в котором сейчас отдавалась мрачная ирония. – Неправильный. Так бывает в природе. Свои не принимали его, и так он стал злым, и стал искать свои способы выжить. А человек – самая легкая добыча… – кажется, впервые Джарвис уловил в его голосе некое теплое чувство. Узкая, бледная ладонь проплыла над мордой тигра, кажется, закрывая ему глаза, словно мертвому человеку. Сарош выпрямился, замер на мгновенье и прошептал по-французски нечто, обращенное к самому себе, – Недостаточно… Все еще недостаточно быстро… И тут только Джарвис заметил влажное пятно грязи, травяного сока и крови на куртке Сароша. Джарвис не успел проследить, кажется лапа тигра... Сарош наклонился, подбирая свой мешок, и ушел куда-то в кусты, наверно, к реке. Раной заниматься, или отмывать бриджи? Один раз, когда Панди по-своему обыкновению перед приготовлением обеда полез в воду, Джарвис для поддержания разговора попытался съязвить насчет языческих обычаев. Сарош тогда пожал плечами и заметил, что некоторым европейцам следовало бы больше учиться у народов, которые они сами стремятся просветить. Джарвис уже хотел прочитать ему лекцию о благотворном влиянии христианского общества на страны, погрязшие в язычестве, и о варварских обычаях, которым британцы, слава Богу, положили конец, но сообразил, что Сарош, живя в Индии и владея местными наречиями, наверно, знает все это еще получше него, а кроме того, это могла быть просто шпилька в его, Джарвиса, адрес – но, в самом деле, ведь идут днем и ночью, жара, переодеться особо не во что, что тут сделаешь? Кто его знает, как он сам ухитряется всегда выглядеть так, словно не по диким горам идет, а находится в европейской столице? И туалетом своим он всегда занимался, забираясь куда-нибудь, где его не видели – стеснительный, как барышня… Со всех сторон оглядев тигра и представив, как здорово смотрелась бы дома, в Дели, его шкура, Джарвис, наконец, признал про себя, что Сарошу может быть нужна помощь, и пошел следом, к реке. Сарош стоял на коленях на траве перед своим мешком, голый по пояс, приподняв правую руку. Он на мгновенье оглянулся на Джарвиса и вернулся к своему занятию – протиранию каким-то сильно отдающим спиртом настоем из бутылочки неглубокой рваной раны, уходящей с груди под мышку. Джарвис ошарашенно смотрел на него. Вообще-то ему приходилось видеть подобные тела в индийских деревнях, вымирающих от голода в неурожайные годы. Мужчины, женщины и дети, больше похожие на скелеты, засунутые в оболочки бронзовой кожи, вызывали у него презрительно-брезгливую жалость. Но кожа Сароша, туго натянутая на выпирающие сочленения и жилы, в отличие от смуглых индусов, была желтовато-серой, как старый пергамент, а солнце, наверно, не касалось ее в течение целых лет – вот и сейчас Сарош примостился в густой тени под деревом. Но больше всего Джарвиса смутило не жутковатое тело Сароша, а длинные, узкие рубцы у него на спине. Джарвис не мог отделаться от мысли, что это могут быть только застарелые следы кнута. Да кто же он был, этот человек, перед которым двадцатилетнему лейтенанту, которому случалось убивать в бою и залечивать раны, то и дело хотелось встать навытяжку? – Вам, может, чем помочь… сэр? – не без усилия выдавил он. Сарош оглянулся, как будто в удивлении, привычно дернул плечом, резко втянул воздух, потревожив рану, и коротко ответил, – Мне помощь не нужна. – Как хотите, – буркнул Джарвис, развернулся и пошел на место лагеря. Он еще раз прикинул, как красиво смотрелась бы дома шкура, покрытая узкими черными полосами… потом вспомнил, с какой удивительной нежностью костлявые пальцы Сароша прошлись по глазам зверя, со вздохом приподнял труп и оттащил с глаз подальше в кусты, спихнул в обнаруженную там заросшую яму. Если француз еще вздумает его хоронить, пусть делает это сам… Через некоторое время Сарош вернулся, на бедре темнело влажное пятно, но от грязи не осталось и следа, как и на куртке, которую он даже зашить успел. Он просто обвел Джарвиса и Панди взглядом, ничего не сказал насчет тигра – может быть, все-таки можно было взять шкуру?.. в конце концов, Джарвис тоже его убил… почти... – и коротко распорядился, – Солнце зашло. Пора идти. Джарвис, уже настроившийся на долгую передышку, удрученно крякнул, но сказать тут было нечего – ведь это Сарош пережил малоприятно приключение. Британец подал Панди знак собираться и отправился за Сарошем, неприязнь к которому только усилилась, и брезгливости в этом сложном чувстве было предостаточно, а вот жалости явно не наличествовало – он вдруг сообразил, что Сарош как-то почуял зверя заранее и не нашел нужным поделиться со спутниками. А если бы тигр напал на кого-нибудь из них? Он выхватил бы свою удавку или сидел бы, безучастно наблюдая, а потом просто продолжил бы путь? А еще Джарвис испытывал смутное удовлетворение оттого, что Сарош все-таки оказался человеком, способным терять кровь. Но это было вчера, и теперь Джарвис ловил себя на невольном преклонении перед стойкостью этого странного человека. Его можно было бояться и ненавидеть, он не допускал сочувствия или симпатии к себе, но в мужестве ему отказать было нельзя. И какую жизнь надо было прожить, чтобы?.. Британец глубоко вздохнул – скрывать страх было уже бесполезно, только последний дурак не заметил бы – и шагнул вперед. И дощечка выдержала. И Джарвиса выдержала, и даже нагруженного Панди, только провисла уже совсем неприлично. Джарвис, чувствуя, что лицо и особенно уши у него так и горят, капли пота падают с подбородка, и колени дрожат так, что трудно сделать следующий шаг, с ненавистью взглянул на Сароша, готовясь выдержать если не язвительное замечание, то очередной долгий взгляд. Однако Сарош сделал знак остановиться, объявив передышку, и очень тихо, так, чтобы не услышал Панди, добавил, – Вы храбрый человек, мсье Льон. Есть страхи, которые почти невозможно преодолеть. От рождения или… или они возникают потом. И остается только жить с этим. Отдыхали они очень недолго, а когда двинулись дальше, англичанин все пытался угадать, какие страхи могут быть у Сароша – он явно знал, о чем говорит. И снова вспомнил шрамы от кнута… 2. Я остановился в английском лагере со странным чувством. Мне совершенно не хотелось делать то, что я взялся сделать. Зоран Каур, когда мы расстались, проводила меня довольно растерянным взглядом. Впрочем, она сохраняла такое выражение большую часть нашего путешествия. Путешествие, кстати, прошло на удивление мирно – никто нас не беспокоил, ни дикие звери, ни обещанные женщиной двуногие, которые, как она уверяла, куда опаснее лесных хищников… Ей лучше знать, она в этой стране выросла. А вот мне вообще не очень верилось в какую-либо опасность – в то время я был неоправданно уверен в себе. За несколько лет до того я принял очередное историческое решение – в срочном порядке наращивать непробиваемую слоновью шкуру, отгородиться от всего мира толстенной стеной, через которую ничто не сможет зацепить мои наболевшие чувства и издерганные нервы. На мою долю и так уже выпало куда больше, чем отмерено любому из этих… представителей рода человеческого. Я нигде не задерживался более, чем на несколько месяцев. Ни с кем не поддерживал близких отношений. Да ведь другой жизни, кроме бродячей, я и не видел с детства. Поначалу мой план не очень удавался, но потом как будто стало получаться. Я перестал ощущать себя одним из людей. Если они и вызывали мой интерес, то только с точки зрения их искусства. Моей единственной целью стало узнать как можно больше, увидеть как можно больше прекрасного… а может статься, и создать что-то… когда-нибудь, когда я буду готов – ведь для этого придется хотя бы на время остановиться. Итак, мой план благополучно действовал: ничто не трогало и не задевало меня, мне были совершенно безразличны изумленные взгляды, бросаемые на маску, а происходившие то и дело столкновения с преступными элементами общества, которых такой одиночка привлекал, как лакомый кусок – мух… Эта проблема решалась легко. Даже слишком легко. Ярмарочная жизнь развила у меня множество полезных в пути навыков, общение с жонглерами и акробатами одарило меня почти обезьяньей ловкостью, а объем силы, которую я мог сконцентрировать в один момент в своем устрашающе худом теле, порой меня самого приводил в недоумение. Иногда я даже шел на общение с этими самыми элементами, если обстоятельства позволяли – я никогда не упускал возможности научиться чему-то новому. Я благополучно убедил себя, что и эта женщина не представляет для меня опасности. Тем более что она была высока ростом, носила оружие и одевалась, как мужчина. Тем более что у нее была золотисто-темная, да еще и загорелая кожа. На ярмарках я видел и не такое. Так что дни и ночи сменяли друг друга, а мы просто двигались в одном направлении, разговаривая только в случае необходимости. Она рассказывала мне о своей стране, отвечая на вопросы, но никогда ни о чем не спрашивала сама. И это было прекрасно – а мне-то казалось, что все женщины без исключения страдают неизлечимым и неуправляемым любопытством. Может быть, мне очень повезло с ней – но об этом я старался не думать, усиленно следуя своему плану. Наши кони неспешно двигались по дорогам, а Зоран Каур рассказывала мне о своем удивительном народе – она говорила о сикхах с гордостью и любовью, и в то же время с горечью. Она прекрасно понимала, что очень скоро англичане овладеют Пенджабом. А иногда белозубая улыбка расцветала на смуглом лице, и я любовался ей… так же, как стал бы любоваться произведением искусства или любым другим красивым существом… Да, глядя на нее, я испытывал примерно такое же удовольствие, как и наблюдая за моим верным Айрасом, который в свое время обошелся мне в целое состояние, но устоять я не мог… тем более, что деньги были не мои. Иногда к нам обращались другие странники – то ли хотели предложить защиту, то ли сами искали ее. Но нам компаньоны не требовались, и тут я предоставлял все переговоры женщине. Один раз она заговорила с непрошенными попутчиками на каком-то совершенно незнакомом мне наречии, и, кажется, отказала им довольно резко. В этом я ей вполне доверял – она не меньше моего стремилась благополучно достичь своей страны, и она лучше знала, как этого добиться. Поначалу мы держались дороги, идущей вдоль берега Джамны – царства всевозможной птичьей живности – пересекая широкие тропы там, где крупное зверье пробиралось на водопой. Пару раз мы наблюдали стремительный бросок крокодила, хватающего добычу. Один раз хищник промахнулся – антилопа вывернулась и отбежала с кровавой полосой на мокрой шкуре, распугивая своих сородичей, и крокодилу ничего не оставалось, как убраться поглубже в топкие камыши и снова преобразиться в плоское бревно, пока не попадется менее расторопная дичь. Мне хотелось даже проверить – а кто из нас был бы быстрее, крокодил или я? Но у меня было дело, обещавшее неплохой заработок, и пока не стоило рисковать. Но, право, некоторые приемы представителей звериного мира определенно могли оказаться полезны, нужно было только натренировать такую же стремительность в движениях и чуткость. Один раз я случайно застал Зоран Каур, когда она расчесывала свои поразительные волосы. Они доставали ниже колен, когда женщина стояла – наверно, она могла бы спать, закутавшись в них, как в покрывало, если бы… впрочем, это уже лишнее… Иссиня черные и блестящие, они струились роскошнейшим потоком, поигрывая мелкими искрами на свету. Такие волосы требуют много внимания, и обычно женщина носила их, заколов своим гребнем и спрятав в шелковый тюрбан. При такой тяжести на голове – неудивительно, что стать у нее была королевская… Подумав, что мое присутствие могло смутить ее, чтобы замять неловкость, я поймал рукой в воздухе пролетавшую мимо бабочку – эти пышные экзотические балерины так и вились над цветами возле нас. Женщина ахнула и заулыбалась, а я подошел ближе, заключив золотистое сокровище – если бы она расправила крылья, ими можно было бы полностью закрыть человеческое лицо – в своих бледных ладонях, в клетке тонких, туго обтянутых кожей пальцев. Нежные крылья с рисунком, напоминающим глаза – драконьи, наверно, желтые и лучистые – легко и слегка щекотно трепетали в ладонях. А потом я резко стиснул руки, так что полупрозрачная кожа натянулась на острых костяшках. Зоран Каур тихо вскрикнула, испуганно глядя на мои руки, а я, посмеиваясь про себя, разомкнул их и показал ей пустые ладони, на которых не было ни раздавленного тельца, ни золотой пыльцы. Женщина в изумлении захлопала длинными ресницами, а я щелкнул пальцами, и бабочка вдруг выметнулась прямо из гущи ее черных волос и испуганно поспешила упорхнуть подальше от нас. Зоран Каур рассмеялась, покачала головой, бросила, – Факир! – и вернулась к прерванному занятию, а я оставил ее одну, испытав мимолетное, но искреннее наслаждение. Я с детства любил производить впечатление своими способностями. Вот только в детстве их обычно встречали вовсе не улыбками или аплодисментами… Еще я играл ей на скрипке – вот тогда у нее каждый раз возникало это трудно определимое выражение, как будто она никак не может понять что-то… Наше путешествие подошло к концу, и теперь я остановился в палатке, любезно предоставленной британской армией, чтобы завершить свои изыскания и разработать план диверсии. Несколько дней назад Зоран Каур привела меня в Харимандир – Золотой храм, куда каждый день выносят Ади Грантх из Акал Тахта, где книга проводит ночи. Ее читают целый день. Когда один человек устает читать, его сменяет другой – вслух, шепотом, про себя, как кому нравится. А посетители могут спокойно молиться. Я подошел к храму на рассвете, когда покрытая золочеными медными пластинами крыша ослепительно сияла в лучах поднимающегося солнца. Ради этого зрелища стоило рискнуть и высунуться на солнечный свет. Перед храмом расстилался бассейн, полный амриты – священной жидкости, давший название городу. Чтобы стать членом хальсы, следовало испить амриты, которую помешивали тем самым мечом-кирпаном, который носят все сикхи… Зоран Каур говорила, что вкус у божественного питья сладкий. В храм меня пустили, но перед входом требовалось снять обувь и омыть ноги в небольшом источнике. Каменный пол пронизывал холодом сквозь живую плоть, мгновенно пробирая до кости. В храме было очень покойно, тишину изредка нарушал сухой шелест старых страниц и монотонный голос чтеца. Зефирная воздушность исламско-индусской архитектуры – наследия правления Великих моголов – создавала ощущение некого волшебства, очарования, легкая, с кружевными орнаментами, обширными куполами, словно в любой момент готовыми взлететь… Я хотел бы построить когда-нибудь где-нибудь нечто подобное. Я сумел бы… Но я не был потрясен, я просто почувствовал хорошо знакомую смутную и легкую грусть, которая всегда охватывала меня в церквях. Я глядел на людей вокруг, ощущавших себя в счастливом единении с чем-то бОльшим и одновременно – друг с другом. И мне неясно хотелось быть частью этого единства. Может быть, большинство людей пришли сюда оттого, что были несчастны, что им чего-то недоставало. И все же, они были вместе, они смотрели друг на друга и принимали присутствие друг друга. Одна стая. Я никогда не смогу быть частью ее. Волк-одиночка. Только ни один волк не становится одиночкой по своей воле – я знаю это лучше, чем кто-либо. Но о чем мне жалеть – ведь я ненавижу род человеческий?.. Книга была огромной, у чтеца странно блестели глаза, и казалось, смутное сияние исходило от лица… отраженный свет книги… Я знал, что это только иллюзия, причем иллюзия совершенно естественная, не созданная искусственно, как те, которые неплохо удавались мне. Вера, самовнушение – огромная сила, воздействующая даже на окружающих. Как и любовь… Прием, который мне вряд ли удалось бы когда-либо использовать, из-за невозможности понять принцип… Впрочем, в то время я думал, что все в мире поддается изучению. Найти бы только пару подходящих объектов… Я тщательно рассмотрел книгу – хотелось бы заглянуть и внутрь, но даже если бы мне удалось изобразить не любопытного путешественника, а местного жителя, понадобилось бы нечто большее, чем могла подсказать Зоран Каур, чтобы меня подпустили к самому Грантх саибу. Не обошел я вниманием и сложнейшие орнаменты на стенах, многообразие рисунка… Немалый интерес у меня вызвали и мрачные стражи в синих и желтых цветах. Зоран Каур назвала их нихангами – что-то вроде гвардии, личная стража Ади Грантха, неподкупная и беспощадная. Их темные лица были совершенно неподвижны, как… как маски. Бороды свисали ниже поясов, и, помимо уже знакомых мне железных браслетов и кирпанов – куда больше размером, чем у женщины – они были сплошь увешаны всяким железом, и тем, что очевидно являлось холодным оружием, и тем, которое служило другим целям, но на деле также могло быть использовано для нанесения различных повреждений себе подобным. Например, блестящие диски, причудливо вплетенные в их тюрбаны, вряд ли торчали там только для красоты. Мне было любопытно, хорошо ли умеют они всем этим пользоваться? Я с детства терпеть не мог кровь, однако, при моей жизни то и дело приходилось проливать ее – и свою, и чужую. А с момента первого совершенного мной убийства, совершенно спонтанно, безо всякой подготовки, абсолютно неожиданно для меня самого, и, тем не менее, исключительно успешно, аккуратно и чисто… если не считать потока крови, который захлестывал меня в кошмарных снах в течение месяца… потом это прошло… С момента этого первого убийства мне неизменно сопутствовала удача в делах подобного рода. И кошмаров на эту тему больше не было. Как я уже признал, в ту пору я был неоправданно уверен в собственных физических возможностях, и желто-синяя стража вызвала у меня некоторое презрение – вряд ли человек, настолько полагающийся на оружие, хоть что-то может без него… Английский офицер крикнул от входа в палатку, спрашивая, можно ли войти. Я отложил карандаш, надел маску и парик и ответил, – Entrez! Офицер вошел ко мне, с любопытством озираясь – хотя смотреть было особенно не на что. Вот если бы я пожил здесь какое-то время… Увы, на себе, да на конской спине много вещей не унесешь, а путешествовать в фургоне, как в прежние времена, иногда тоже бывает обременительно. Поэтому обстановку временных жилищ, как и результаты своих опытов, я по возможности, старался уничтожать. Если только не приходилось исчезать в спешке, судорожно ухватив, что было ценного, а такое случалось довольно часто. Но, в любом случае, вора, вздумавшего наведаться в мой дом без спросу, всегда ожидали, пусть мелкие, но малоприятные сюрпризы. Я встал со стула и скрестил руки на груди. Офицер был несколько ниже меня ростом, и, закончив ничего не давший ему осмотр моей палатки, он поднял глаза на маску, уставившись на нее с неменьшим любопытством. – Лорд Фэйрнесс высоко отзывался о вас как о непревзойденном специалисте в области всяческих диверсий, – сообщил он. – Видит Бог, помощь нам сейчас очень нужна, мистер ЛаВуа, – Осмотр явно не удовлетворил его, голубые глаза напрасно обшаривали исцарапанную в пути маску, пытаясь проникнуть в пустые черные глазницы. – Вы действительно изобрели раствор, который?.. – Способен уничтожить книгу в течение нескольких секунд, при правильном применении, – закончил я. – И зрелище будет эффектным. Надо только придумать, как переправить туда мой эликсир. Меня, естественно, беспокоят ниханги… – Ниханги – страшная сила, – согласился англичанин. – Трудно бороться с теми, кто совершенно не боится смерти. Я усмехнулся под маской – если бы этот мужчина увидел мою усмешку, у него пропала бы всякая охота к доверительному тону. Я смерти не боюсь. Иногда мне кажется, что я был бы только рад ей. А иногда – что она сама меня боится. Вероятно, поэтому со мной чертовски трудно бороться, если дело доходит до драки. – Пока что я набросал одну схему… – Я взялся за свои листки – сам постоянно жалею об этом впоследствии, однако, как только выдастся возможность, я подробнейшим образом расписываю заинтересованному слушателю суть своих идей и приемов. Из меня, наверно, получился бы хороший учитель. Только у кого же возникнет желание перенимать мои уловки? – Мы могли бы просто подослать туда своего человека, чтобы залил книгу вашим составом, – пожал плечами офицер. – Его убьют, – заметил я. – Да ведь его еще должны пустить в храм… – Это будет индус, – снова пренебрежительно пожал плечами офицер. – Если нужно, настроить человека должным образом нетрудно. Главное, чтобы у него был стимул. Его семья, например. Я поморщился, чего он, опять же, не мог видеть. – Мне это не слишком нравится, – сообщил я, поворачиваясь к нему спиной и углубляясь в свои планы. – Вы уверены в том, что судьба семьи привяжет его к вам достаточно прочно? – Офицер, как завороженный, наблюдал за быстрыми движениями моих рук, свет ламп придавал бледной коже желтый оттенок, как у пергамента. – А вы не пошли бы на что угодно ради своих близких? – спросил он. – Не имею ни малейшего представления, – сухо ответил я, подпустив в голос послание – разговор окончен, убирайся отсюда к черту. Иногда бывает так легко подбросить собеседнику нужную мысль! Офицер, вежливо извинившись, что помешал, ушел из моего шатра, и я остался наедине со своей работой. Впрочем, работать не было ни малейшего желания. Мне вдруг стало неинтересно. Ради своих близких? Большинство мужчин как раз и работают, чтобы содержать своих жен, детей, родителей… У этого англичанина тоже, может быть, кто-то есть… Кто-то, ради кого он потащился завоевывать Пенджаб? Страну, мужчины которой яростно защищаются, потому что за их спинами тоже кто-то есть – кто-то, кто хочет жить по своим законам, вне индусских каст и европейских правил, и молится под тусклый шелест древних страниц… А я всегда считал, что это тоже дорого стоит – не иметь за спиной никого, быть свободным, как птица, делать то, что хочешь, и – никаких обязательств, ни перед кем. В конце концов, из дома я ушел сам. И табор я оставил по своей воле. И от той… от нее… в общем-то тоже ушел сам. Я свернул свой план в аккуратный свиток и поднес сверху к лампе, ожидая, пока сухая бумага не подхватит язычок пламени. Надо же было этому офицеру ляпнуть глупость в самый неподходящий момент! Впрочем, это уже не мое дело. Всю свою лабораторию мне не увезти – они заранее подготовились к моему приезду и предоставили необходимые препараты. Пусть теперь распоряжаются ими, как сумеют. Огонь почти добрался до пальцев, по-птичьи тонких, болезненно хрупких на вид. Мне показалось, что сейчас моя кожа тоже вспыхнет, легко, как бумага, почернеет и рассыплется мелким порошком, и тогда я исчезну… Пальцам стало горячо, и я стряхнул остатки бумаги на землю и затоптал. Увы! В чем-то я устроен совершенно так же, как любой человек, хотя временами и не хочется в это верить. Даже во многом. И иногда мне бывает больно. Даже сейчас, несмотря на все мои старания, несмотря на жесткую самодисциплину, иногда бывает больно… 3. Уже через полчаса я тихо исчез из лагеря, безо всяких объяснений или прощальных записок. Пенджаб они и без меня завоюют, это вопрос времени. И всего лишь нескольких потраченных жизней. Или сотен жизней, мне-то какая разница? И еще неизвестно, что стоит дороже, человеческая жизнь или уникальное произведение искусства? Айрас стремительно нес меня по пустынной дороге – он был хорошо обучен и так же ловок, как я сам, если требовалось тихо убраться откуда-то… Мой первый белый арабский жеребец – я увел его у одного турецкого паши – был со мной недолго, и с тех пор я предпочитал именно белых коней. Хотя бы ради контраста. Себя я видел средоточием тьмы, и получалось ощущение чего-то призрачного, когда в сумерках мы летели карьером по дороге – черная тень над светлым силуэтом… Зато Айрас был излишне приметным конем, а я всегда старался не привлекать к себе лишнего внимания. Впрочем, мне самому это тоже не очень-то удавалось. Но, в крайнем случае, можно было прибегнуть к возможностям моего голоса, которые, во многом оставались загадкой для меня самого. Стоит только намекнуть человеку неуловимой интонацией – я ничего не значу, обо мне не стоит помнить, и, как правило, это срабатывало. Но не всегда и не со всеми. Нужно было определиться – куда направиться? Вернуться в Россию? Я уже насладился воздушными и светлыми шедеврами исламо-индусской архитектуры, и мне хотелось посмотреть древние пещерные храмы, но на территории британских колоний меня теперь могут ждать неприятности. А я ведь собирался забраться еще дальше на восток… Луиза показывала мне фарфоровый сервиз и шутила, что все, что мы знаем о Китае, это изображения на чашках… 4. Любопытно, сколько мыслей может возникнуть за какие-то краткие мгновенья… или это еще одна из моих особенностей? Во-первых, мне очень ясно вспомнилось все, что говорила Зоран Каур – женщина, отнюдь не склонная к глупым страхам и преувеличениям. Во-вторых, я подумал, что сделают с моим аль-нагди? Впрочем, Айрас был ученый конь, умеющий себя защитить. А еще было смутное ощущение обиды – ведь в тот момент я действительно считал себя непобедимым в драке и чуть ли не бессмертным. И все же я не мог справиться с несколькими мужчинами – двое схватили меня за руки, а третий, подобравшись сзади, жутко сдавил горло. Об ужасах, которые рассказывали англичане про местных душителей и прочих бандитов, нападавших на странников на больших дорогах, я подумал гораздо позже. Тем более что лорд Фэйрнесс клятвенно заверил меня, что эта проблема решена славными офицерами Ост-Индской компании еще двадцать лет назад. То есть, почти решена. Но, спрашивается, мне когда-нибудь везло? Если имеется какое-нибудь «почти», грозящее нешуточными неприятностями, можно не сомневаться, что именно на него я и нарвусь. Казалось бы, можно было и привыкнуть к этому за годы, прошедшие с тех пор, как я сбежал из дома, добровольно отказавшись от сытой безопасности и родительской опеки, пугливой, виноватой и не имеющей отношения к любви… Я не думал о предостережениях Зоран Каур, и, когда я поравнялся с группой индусов вполне респектабельного вида, и мне предложили присоединиться к ним, если я не слишком спешу, мне и в голову не пришло, что от них может исходить какая-либо опасность. Скорее уж им следовало опасаться всадника в черных одеждах и в маске. Кроме того, меня уверили, что дорожные разбойники предпочитают не связываться с ферингами, а узнать во мне европейца, кажется, было немудрено. Я же, под настроение, иногда бывал вовсе не против случайных и кратковременных компаньонов – от них порой можно узнать что-то полезное. К тому же, я так толком и не определился с окончательным направлением своего пути и деятельности. А главное – меня тронуло их откровенное дружелюбие. Это свойство характерно для обитателей Индустана, однако обычно они с большим сомнением косились на мой облик, странный даже для феринга. Итак, я присоединился к этой группе в расчете, что сумею отбиться в случае, если они окажутся не так доброжелательны, как выглядят. Мы провели день в пути, а ночью – раз уж я пока следовал с ними, пришлось подстроиться под их привычки – расположились лагерем у старого заброшенного колодца. Один из древних правителей благоразумно соорудил в пустынной местности множество таких резервуаров, но, как и многие полезные начинания, все это как будто оказалось ненужным после его смерти, и путешественники только вздыхали с досадой, глядя на заросший, разрушенный каменный парапет, а потом забыли о нем. Прежде чем улечься спать, мы вели обычные в подобных случаях разговоры у костра. Все это очень напоминало мне цыганскую жизнь, но я был избавлен от необходимости вносить свою лепту в общий багаж небылиц и анекдотов – я сидел в стороне, почти неразличим в темноте, прикрыв веки, чтобы моих спутников не смущал золотистый блеск моих глаз в свете костра, и только слушал. Позже с меня, правда, потребовали участия в общении, недвусмысленно намекнув, что моей скрипке незачем лежать без дела, но я был не в настроении играть, и только спел что-то краткое и простое, из своего ярмарочного репертуара. Закончилось мое выступление резко и странно – сквозь обволакивающее колдовство моего голоса из темноты вдруг прорвался пронзительный и жалобный вопль, от неожиданности я замолк, и, обведя изумленным взглядом лица моих спутников, обнаружил на них почему-то растерянное и встревоженное выражение. – Duheea, – задумчиво пробормотал индус, представившийся как Бухрам Хан – я не заметил, чтобы он распоряжался остальными, они казались, скорее, друзьями, но его определенно выделяла какая-то властность, и в то же время особая учтивость и приятность манер. Или это именно со мной он был особенно учтив и приятен. – Зайца поймала сова или лисица… – Сова, – почему-то уверенно объявил другой индус. – Duheea, крик зайца – очень дурной знак, – пояснил Бухрам. Я только пожал плечами. Их беспокойство и то, как они принялись коситься на меня, были мне хорошо понятны. Если уж ждать неприятностей, то от кого, как не от странного чужака? Я лег спать, решив завтра отделиться от них. Сплю я чутко, как дикий зверь, и позже, сквозь мутную дымку сна, я отметил, что индусы совещались о чем-то на неведомом мне наречии. Видимо, результат совещания был положительным для меня, потому что на следующее утро мы продолжили путь, как ни в чем не бывало, и индусы обращались со мной с прежней доброжелательностью. На следующую ночь мы остановились у другого колодца – он тоже был замусорен и воды не давал, зато располагался в небольшом каменном павильоне, под крышей. Честно говоря, я предпочел бы продолжить путь при свете звезд – Айрас не возражал бы, он привык к путешествиям в ночной тиши и прохладе, да и попутчики мне уже наскучили, но все-таки я решил провести с ними еще день, оттягивая окончательное решение – куда податься дальше. Как оказалось, это была ошибка. Я сидел в стороне от них, привалившись к стене, покрытой останками сглаженного временем орнамента, лениво прислушиваясь к разговору. Я по привычке устроился так, чтобы можно было моментально выскочить из помещения, и чтобы светлый силуэт Айраса был мне виден. Наверно, я глубоко ушел в свои мысли, выстраивая в уме ажурные стены волшебного дворца, сочетая то, что я видел здесь и в Испании – дворцы мавританских королей способны потрясти и менее впечатлительное сознание. Следовало бы еще наведаться в Персию… и тогда… Впрочем, что за глупости? – я не смогу взять и построить за свой счет и для себя настоящий дворец! А на меньшее я не пойду. Сквозь раздумья я услышал вполне обыденную фразу, однако прозвучала она на удивление громко, сухо и жестко в мгновенной тишине – Бухрам предложил закурить табак. Я поморщился под маской – не люблю этот запах – а в следующее мгновенье несколько человек кинулись ко мне, и я вдруг ощутил, как мне передавило горло. Пальцами правой руки я пытался содрать удавку, но уцепиться за нее не было никакой возможности. Верный нож, прикрепленный к предплечью под рукавом, скользнул в левую руку, пальцы привычно сжались на рукояти, и вовремя – кто-то еще, по меньшей мере, двое, схватили меня за руки, лишая всякой надежды освободиться… Дышать было невозможно, в глазах потемнело, почти уже не сознавая, что делаю, я вывернул нож стремительным движением фокусника. Нож воткнулся во что-то, и руку выпустили с вскриком. Прежде чем потерять способность двигаться, я успел вырвать нож из чужой плоти и махнуть им вверх, срезая ремешок маски. Превосходный боевой прием, не совсем подходящий в данных обстоятельствах, но ни на что другое я не был способен. Кто-то кричал – помутившееся сознание воспринимало крик как ненормально тонкий вой, и непонятно почему он казался отголоском изумленно-испуганных воплей ярмарочной толпы, отзвучавших очень, очень давно, заставляя старые рубцы вспоминать о кнуте… Шею, во всяком случае, отпустило, но ноги не держали, и я опустился на землю. Мне было безразлично, что мои спутники топтались вокруг и о чем-то спорили, я пытался дышать, но не получалось, зато перед глазами как будто навсегда задержалось скольжение бело-желтой полосы у меня по плечу. Шелкового платка. Сколько прошло времени до того, как они убрались, я не знаю – может быть, я остался один сразу, или через полчаса… Дыхание уже получалось, с хрипом, свистом и чуть ли не скрежетом, и это было единственное, что я мог делать. Я лежал лицом к стене, и мне было не видно Айраса, но, конечно, они его увели – увидев, что хозяин лежит без движения, он сумел бы отвязаться и подойти – я всегда привязывал его с таким расчетом. Я сделал попытку – даже не перевернуться – просто двинуться с места, но, видимо, преждевременно – меня встряхнул жуткий, безжалостный кашель, и сознание отключилось. Насколько я восстановил события впоследствии, сознание вернулось ко мне на следующую ночь – хотя «вернулось», это, пожалуй, слишком сильно сказано. Вдвинулось краем во вместилище, в котором оказалось явно некомфортно – в дрожащее тело, залитое потом жестокой лихорадки. Не знаю, откуда взялась эта хворь – до того я не болел ни разу – видимо, воспользовалась тем диким шоком, который мне пришлось пережить. В конце концов, что-что, а собственное горло было мне особо дорого. А ведь когда-то даже во время холеры, выкосившей половину табора… но это другая история… Одно было ясно – у меня почти не оставалось шансов дожить до завтрашнего утра. И от этого было как-то досадно. Я не боялся смерти, но умирать вовсе не стремился. Я часто дразнил ее, и смерть отступала, порой только обдувая смрадным дыханием. Она была неуловима, как… собственное отражение в зеркале. И вот, зеркало разбил кто-то посторонний, и откуда высунулась костлявая длань… Я услышал отдаленное ржание и глухой топот по дороге. Это был Айрас – я где угодно узнал бы его звонкий голос. Неужели сумел как-то вырваться и вернуться? Как бы только не привел с собой погони… Впрочем, нет, они сюда не вернутся. Но вот чем мой аль-нагди сумеет мне помочь, я не имел ни малейшего представления… Топот копыт заглушил стремительно наплывающий шелест – пошел дождь. Я находился под защитой крыши, только одна рука была простерта наружу, но как раз в тот момент мне бы хотелось подставить лицо под крепкие струи – охладить горячую кожу, утихомирить боль, раздиравшую мозг. Возможно, в этом Айрас как раз и пригодился бы? Я подтянул руку к телу, попытался повернуться к выходу и приподняться на локтях. Это мне удалось… почти. Темный, колючий кустарник у дороги, затянутый пеленой дождя, колебался перед глазами, но, сощурившись в неясную мокрую муть, я различил светлый силуэт – оставалось только позвать. И вот тут мне стало страшно. Я не смог издать ни звука. Как будто шелковая петля по-прежнему стягивала горло, плотно сомкнув его стенки, и все, на что оно было способно – это новый приступ тяжелого кашля, от которого в черепе, казалось, взорвался целый фейерверк. Плечи содрогнулись, не в силах поддерживать мой вес, и я хлопнулся лицом в землю, отчего из-под переносицы с готовностью выступила кровь. Поэтому мне было совершенно все равно, что, судя по шороху, с коня кто-то спрыгнул, и надо мной зазвучал женский голос, такой же знакомый, как голос Айраса. Что-то бормоча на пенджаби, Зоран Каур впервые за все время нашего знакомства робко дотронулась до моего плеча, потом смелее вцепилась в куртку и с усилием перевернула. У нее был фонарь, значит, она хорошо все видела. Всегда этим заканчивалось, всегда это становилась концом любого знакомства, любого доброго отношения. Но в тот момент это не имело ни малейшего значения. Меня охватило абсолютное, черное и беспросветное отчаяние, рядом с которым возможная смерть представлялась лишь мелкой неприятностью. Чертов убийца, из-за него я потерял голос! Единственный дар, который отчасти примирял меня с собственным существованием. Мою единственную истинную гордость. Голос, дававший мне необъяснимую силу над человеческими существами и даже зверьем и птицами… Голос, благодаря которому, меня то и дело называли Ангелом… Я не без усилия подтянул и прижал руку к горлу. Дотрагиваться было больно. А потом Зоран Каур, кажется, решительно взяла меня за плечи – ее настойчивый голос звучал неясным, не слишком мелодичным гулом на краю сознания, а лицо нависало надо мной, бесформенное, огромное, с двумя черными пятнами пустых глазниц… как будто сама смерть снова заглядывала мне в глаза. А потом все исчезло в сплошную пустоту, где не было ничего, даже назойливого шелеста дождя. Где была только смерть… Глава третья 1. Я сидел на лестнице, ведущей в мансарду, пытаясь соорудить из подручных средств некое фантастическое здание, включив в сложнейшую конструкцию ступеньки – при строительстве архитектор должен учитывать особенности рельефа. Внизу хлопнула дверь, и послышался сердитый голос матери: – Церковный хор? Ей легко об этом говорить! Она просто слышала его голос из окна мансарды, проходя мимо. Если бы она могла видеть его, она никогда бы не предложила такое! – На самом деле, если бы там его никто не видел… – заметил отец. – Ты тоже не знаешь, что ты говоришь! – ахнула мать. – Да нас отлучат от церкви, если священник увидит это… это… – Ну так позаботься о том, чтобы больше случайные прохожие не слышали его! – Что я могу с ним сделать?! – Дверь, выходящая на площадку лестницы, распахнулась, и они появились передо мной – не знаю, это детское впечатление, или они вправду были необыкновенно красивы? – Что ты здесь делаешь? – раздраженно спросила мать, и я, не спеша, поднялся на ноги над своим хрупким и сложным творением. – Разве я разрешила тебе выйти из твоей комнаты? Немедленно уходи! Я молча повернулся и ушел. Когда дверь за мной закрылась, я услышал потрясенный голос отца, – Это он все сам построил?! – мелкий перестук обрушившихся деталей и его же вскрик, – Зачем? – Я боюсь этого, – очень странно, сухо и жестко произнесла мать. Может быть, нужно было видеть, что у них там происходило, потому что на слух было совершенно непонятно, чего она боится. Священника, что ли? Она часто переживала по поводу священника… Я все понял позже. А тогда я просто подошел к окну, выходившему в сад. Я любил смотреть на улицу и на другие дома, в окнах которых по вечерам загорался уютный свет, и скользили чьи-то тени, но для этого требовалось выбраться из мансарды на крышу и перелезть через конек на другую сторону. С каждым разом это удавалось мне все легче, и скоро я уже сидел на скате крыши, на черном ардуазе, нагретом за день и еще не отдавшем тепло, и наблюдал… А потом было так. Я стоял в кругу цыганских палаток, в перекрестке множества настороженных взглядов – повсюду вокруг посверкивали влажные черные глаза, отражая пламя большого костра. Настороженные и заинтересованные. Я был всего лишь ребенком, и я должен был завоевать свое место среди них. Я был на голову выше их чернявых, кудрявых детей того же возраста, и, наверно, на несколько жизней старше. Мое лицо скрывала маска, и я должен был убедить их, что смогу обеспечить свое существование, не снимая ее. Они не знали, что из клетки я вырвался ценой убийства. Пусть относясь ко мне с опаской, как к чужому монстру, они все же не подозревали меня в этой смерти – я был еще слишком юн в их понимании. И мне оставалось только стиснуть костлявые кулаки и… петь. Это было самое верное средство – что-что, а голос никогда не подводил меня, ни в ту пору, ни когда я вырос, и он полностью и преобразился. Голос всегда был моим единственным спасением и надеждой, и я пел, со всей страстью и силой, которые были мне доступны, а это уже тогда было немало. И ведь я еще не знал, что с помощью того же самого тонкого и нежного инструмента я мог бы при желании убедить их в своих способностях, не волнуясь и даже безо всяких показательных выступлений… Исполнив хорошо знакомую им дорожную песню, я замер перед ними, мокрый и взъерошенный. Редкие черные волосы, надо думать, слиплись на желтоватом черепе, маска, почти приклеенная к лицу, казалась очень тяжелой – до чего же грубая у меня тогда была маска! – руки, сжатые в кулаки, скрючились намертво, так что потребовалось почти сознательное усилие, чтобы распрямить пальцы. Множество блестящих черных глаз смотрели на меня в потрясенной тишине. Только рядом глубоко вздохнул высокий, седой мужчина, опуская руки со скрипкой – где-то со второй трети моей песни он принялся аккомпанировать мне. Никогда еще мой голос не звучал с такой полнотой, как в этом дуэте с цыганской скрипкой – свободной, отчаянной и слегка истеричной. На последней бесконечно долгой и самой высокой ноте наши голоса слились в один так плотно, что я сам не мог бы мысленно различить их. И этот вздох как будто развеял чары. Люди вокруг несмело задвигались, словно все еще не решаясь нарушить тишину, и только один мужчина, плотный и крепкий, как старый дуб, прошептал, – Будь я проклят! Да кто ты такой, дитя? Я пожал плечами. У меня самого не было ответа. Цыган кивнул скрипачу и распорядился, – Научи его. 2. Хардвар, без сомнения, особое место – если Хиндустан изобилует, как уже убедился Джарвис, священными городами, долинами, рощами, или хотя бы отдельными деревьями и животными, то поселение, разбитое там, где Ганг спускается с гор на равнину, обязано быть настоящим святилищем. Вратами Хари. Хардвар стоял у подножия гор, окружен непролазными джунглями. Среди дикого леса возвышались роскошные дворцы индусских богачей, отступив на некоторое расстояние от реки. Как раз тогда, в середине весны, тут проводился ежегодный праздник –широкомасштабное паломничество, гигантские толпы людей спешили окунуться в священные воды. Дядя рассказывал Джарвису, что во время таких праздников, когда люди рвались к воде по разбитым, осыпавшимся гаутам в религиозном экстазе, немало бывало жертв – кого-то просто растаптывали, кто-то захлебывался в воде. А когда британское правительство за свой счет построило толковый спуск к водам Ганга, обряды стали проводить с меньшими потерями. И Джарвис в очередной раз ощутил прилив гордости за славную Британскую империю – сколько же добра несут его соотечественники бедным язычникам! Сами эти соотечественники, как и прочие европейцы, привлеченные сюда праздным любопытством, держались на почтительном – вернее сказать, безопасном расстоянии, откуда можно было с комфортом наблюдать за живописным зрелищем. Например, со спины звонко трубящего слона или роскошного, лоснящегося коня. А позади прочных гаутов, в городе и вокруг, по случаю праздника раскинулась ярмарка – там и вовсе творилось нечто невообразимое. Воздух сотрясали вопли торговцев множества национальностей, крики зазывал, рев и визг самого причудливого зверья и птицы, не говоря уже о – разумеется, священных – обезьянах, которые тянули все, что только могли достать, проказничали и с удовольствием вносили свою лепту в общий гвалт и беспорядок. Джарвис оглянулся на своего спутника. Часть пути по горам они проделали на местных пони, потом в одном из поселений у границ Серингара обменяли их на оставленных на время лошадей. Великолепный аль-нагди присоединился к ним чуть раньше, в глухой деревушке, и Сарош поначалу вел его в поводу. Впрочем, карабкаться по отвесным склонам им больше не пришлось – может быть, Сарош знал подходящую дорогу, а может быть, выбирал по ходу дела более легкий путь только ради своего коня. На обычных горных тропах белоснежный аль-нагди прекрасно чувствовал себя и даже мосты проходил спокойно, вызывая тайную зависть в англичанине. Белоголовый milan, как называл Сарош второго своего приятеля, по-прежнему следовал за ними, довольно ненавязчиво, правда. Джарвис обратил внимание, что при виде отдаленных ярмарочных палаток, в темных глазницах маски мелькнули золотые огоньки, а острый подбородок слегка двинулся, и Джарвис догадался, что на лице Сароша сейчас пляшет злая и коварная усмешка. Они спешились и собирались войти в город, кинув последний взгляд на толпу на гауте, когда кто-то случайно толкнул женщину, опускавшую в воду младенца, и она выронила свое дитя. Плюхнувшись в воды Ганга, женщина попыталась поймать его, но человек рядом поднял волну, и ребенка подхватило течение, унося к середине реки. Джарвис сам не заметил, как оказался в воде, грубо отпихнул индуса, занятого своим ритуалом, и решительно направился к ребенку. Течение подхватило и его, но, подстроившись под ровный бег реки, оказалось совсем не сложно ухватить маленькое голое тельце – что Джарвис и сделал, очень надеясь, что малыш не захлебнулся. А вот выплыть назад оказалось не так уж легко – течение было действительно сильным, добираясь назад до гаута, откуда за ним с большим интересом наблюдали верующие индусы, англичанин не раз пожалел о тяжелых сапогах и поясе. В какое-то мгновенье, когда до гаута как будто было уже совсем недалеко, и стремнина осталась позади, Джарвис вдруг осознал, что силы его покидают, поддерживала только одна мысль – еще совсем чуть-чуть… совсем чуть-чуть. А потом он увидел на нижней площадке Сароша – тот наклонился к воде, опустившись на одно колено и странно отклонив другое, задравшееся слишком высоко гротескно-острым углом. И хотя на ступенях толпилось множество индусов, вокруг Сароша образовалось свободное пространство, только едва ли дело было в почтении к европейцу. Один жалобно причитавший Панди стоял позади Сароша. Добравшись до гаута, Джарвис уже ощутил, как знакомая железная рука привычно хватает его за воротник, мотнул головой, чтобы показать, что обойдется без помощи, и сунул Сарошу в руки ребенка. Сарош выпрямился и на мгновенье замер, держа маленькое мокрое существо тонкими руками, защищенными перчатками. Ребенок, как оказалось, был жив, на воздухе он закашлялся и пытался пищать, но тут же подбежала, причитая, испуганная мать, и Сарош отдал его с явным облегчением, а Джарвис в это время успел вскарабкаться на гаут, проливая потоки воды с промокшей одежды. – Ребенок причастился священных вод на всю жизнь, – прохрипел Сарош, быстро восстановив обычную самоуверенность. Джарвису пришло в голову, что для общей пользы следовало бы прочесть небольшую речь о трагических нелепостях, происходящих во время бессмысленных языческих обрядов – тем более что индусы взирали на него с почтительным вниманием, а со стороны европейских зрителей доносились уже затихавшие аплодисменты. Но во-первых, он не знал достаточно чужеземных слов, а во-вторых, ему все еще не хватало дыхания, а по прошествии времени эффект был бы уже не тот. Ничего нет короче, чем восхищение и память толпы. Кроме того, Джарвиса отчасти заменил Панди, который уже гневно отчитывал женщину, примерно в том смысле, что нечего было детей разбрасывать, ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Не совсем то, что имел в виду Джарвис, зато наверняка более доходчиво. Джарвис вылил воду из сапог и кивнул Сарошу, давая понять, что пора идти, так как тот уже глухо фыркал в маску и явно готов был разразиться своим исключительно неприятным язвительным хохотком, который чаще всего приводил к очередному тяжелому приступу кашля. Через несколько минут все шестеро, считая лошадей, пробирались по улочкам Хардвара. Джарвис все-таки не удержался и принялся высказывать свои соображения по поводу тех бесконечных благ, которые принесли британцы жителям Индии – разве он только что не показал нагляднейший пример? – когда пронзительный голос окликнул сзади, – Саиб! Они остановились и обернулись назад, чтобы увидеть, как к ним, задыхаясь, спешит та самая женщина. Причитая что-то непонятное, подобное птичьему щебету, она подбежала к Джарвису, сунула ему в руку несколько небольших плодов, скользнула влажным взглядом по Сарошу и умчалась обратно. – Ей больше отблагодарить нечем, – презрительно пояснил Панди. Джарвис рассмотрел финики и сунул в карман. – Как мило! – подвел итог откровенно насмешливый голос Сароша у него над ухом, и вся компания продолжила путь. Впрочем, дойдя до конца улицы, они снова остановились, и довольно резко. Перед ними была небольшая площадь, вдоль и поперек которой толпились тесными рядами клетки с живностью всевозможных видов. Джарвис, шедший следом за Сарошем и едва не налетевший на него, удивленно воззрился на спутника. Между тем, видимый ему сбоку и сзади край маски двинулся, отмечая напряжение лицевых мускулов, и крупная, узкая рука в черной перчатке стиснулась в кулак на поводьях аль-нагди. Джарвис сделал шаг вперед, поравнявшись с ним. – Вы никогда не проходите мимо, когда кому-то требуется помощь, мсье Льон? – почему-то раздраженно спросил Сарош своим хриплым шепотом. – Я английский офицер, – с достоинством ответил Джарвис. – А их вы не хотели бы освободить? – Сарош кивнул в сторону клеток. – Но это же… звери… – удивился Джарвис. Сарош снова двинулся вперед, бросив на ходу, – А если бы это были люди? – Людей не держат в клетках, – заметил Джарвис, снова испытывая неприятную неуверенность, как перед учителем… Сарош резко оглянулся, обратив к англичанину неподвижный кожаный лик. – Вы этого просто не видели. – Ну… тогда все дело в том, за что они там оказались, – рассудил Джарвис. – Ах да, – Сарош снова двинулся вперед. – На это всегда есть причины… Маленькая мартышка протянула сквозь прутья клетки тонкую бурую ручку и вцепилась в полу куртки Джарвиса, трагически тараща влажные, со слезой, глаза. – Отцепись, – тихо приказал Джарвис, подавляя в себе смутное, навеянное словами Сароша желание то ли купить ее и отпустить на волю, то ли вовсе сломать клетку, и осторожно шлепнул по лапке, боясь неуклюжими пальцами причинить ей боль – очень уж маленькой и хрупкой эта лапка была. Обезьянка стремительно отскочила, глядя все так же кротко, только теперь в ее глазах нетрудно было уловить упрек. Однако, в лапках ее блеснули часы Джарвиса. – Вот дрянь! – взвизгнул британец, уже доставший из кармашка дареный финик, чтобы угостить мартышку. – Damn it! Панди принялся шумно выяснять отношения с владельцем обезьяны, тратя понапрасну столько слов, что вызволение часов грозило затянуться до ночи. В это время Сарош подошел к клетке, беспечно бросив поводья своего красавца-коня ему на спину, быстрым движением просунул левую руку сквозь прутья, и в тот же миг узкая петля затянулась на лапке мартышки. Сарош что-то зашептал, то ли на хинди, то ли по-цыгански, если не вовсе на каком-нибудь мартышкином наречии – так или иначе, воровка не стала поднимать визг, позволила подтянуть себя поближе и безропотно отдала часы, которые Джарвис подцепил сквозь прутья за цепочку и вытащил из клетки. А Сарош так же легко распутал свою петлю и снял с крохотного запястья, ничуть не боясь что-то ей там повредить – об этом и речи не было, учитывая хирургическую точность его движений и ловкость опытного карманника. – Вот и делай добрые дела, – проворчал Джарвис, подумал и сунул свой финик обратно в карман – обойдется, воровка. Пройдя дальше, Сарош остановился у торговца шалями из Бенареса. Его пестрый товар, переливавшийся всеми цветами радуги, притягивал взгляд издалека. Сам хозяин сидел тут же рядом, расшивая очередное произведение искусства. Джарвиса искренне поражало то, что в Бенаресе вышивание считалось вполне мужским делом, хотя дом дяди был сплошь увешан тамошними тканями, которые то и дело покупала его жена, и они так и радовали глаз. В ее коллекции попадались ткани, такие тонкие, что увидеть их можно было только, когда их складывали в несколько слоев. Правда, индусские мастера славились не только способностью тонко расшивать ткани яркими шелками и золотом, но и так аккуратно подновлять старые шали, что тут нужен был глаз да глаз – иногда с виду совсем новая, прекрасная вещь вскоре просто рассыпалась в руках от ветхости… Джарвис приготовился к долгому выбиранию и спорам с торговцем, убедившись, что Сарош подошел сюда неслучайно – он уже давно ничему не удивлялся. Однако тот не стал ни торговаться, ни выбирать, а сразу взял из вороха шалей ту, которую, видимо, приметил издали – сравнительно скромную по цветовой гамме, с преобладанием желтого. Сарош прошипел что-то на непонятном наречии, и торговец кивнул, даже не думая расхваливать товар и добиваться более высокой цены. Панди, давно уже убедившийся, что Сарош воспринимает его как необходимый, но совершенно неинтересный элемент окружающей среды, и переставший его бояться, был настроен от души поскандалить с торговцем и только разочарованно вздохнул. Насколько мог судить Джарвис, Сарош купил шаль очень дешево, учитывая ее изысканный орнамент и тонкость изготовки. Наверно, факир в маске действительно умел управлять не только животными. И Джарвис в очередной раз дал себе слово быть с ним крайне осторожным. Джарвис привел их в дом туземного богача, у которого остановился хороший друг лорда Фэйрнесса, так как постоялый двор для европейцев был переполнен. 3./b> Держась подальше от парапета, Джарвис осторожно заглядывал со стены, окружавшей дом – любимого хозяином места прогулок – в зеленый сад-бауг, ему показалось, что там мелькнул женский силуэт. – Зенана, – извиняющимся тоном пояснил Панди. – женская половина, туда нельзя. – И ничего из-за листвы не видно, – с грустью вздохнул Джарвис. – А где Сарош? – спросил он таким тоном, словно исключительно Панди был виноват в исчезновении их спутника. – Н ярмарке, саиб, – с покорной грустью вздохнул Панди. – Когда мы увидели этих брианджаров – он в их сторону долго смотрел. Наверно, пошел их разыскивать. – Кого-кого? – не понял Джарвис. – Брианджары. – А! Цыгане. Какое ему до них дело? – Это зло. Детей воруют. Колдуют, – Панди сделал непонятный знак в воздухе – то ли опять призывал на защиту тайные силы, то ли демонстрировал, чем занимаются цыгане. – А он еще хуже… пойдет с ними… Только его и видели, – добавил он не без надежды. – Не уйдет он, здесь остался его конь, а такого коня никто не бросит. Он стоит больше, чем все имущество, какое у тебя когда-либо было в жизни… – возразил Джарвис, – Да и у меня тоже, – добавил он, подумав. – А он его к себе призовет. Пошлет свой голос и напоет, чтобы конь к нему вернулся. – Придумаешь тоже! – Джарвис подозрительно огляделся, как будто ожидал увидеть голос Сароша, гуляющий сам по себе. – Ох, не стоит саибу… – запричитал Панди, и Джарвис оборвал его, – Пошел отсюда! Не успели вздохи Панди умолкнуть в глубине дома, как прямо за спиной у британца раздался знакомый металлический голос, и Джарвис, все-таки рискнувший подойти к парапету в тщетной надежде разглядеть хоть что-нибудь в темнеющем саду, освещенном фонарями, едва не сверзился вниз. – А что, собственно, вас там так интересует? Джарвис выпрямился, стараясь не терять достоинства. – Если хозяин узнает, что вы пытаетесь подглядывать за его женами, он больше никогда не пустит к себе англичан. – Прятать жен – варварский обычай, – пояснил Джарвис, растерянно оглядываясь. – Где вы были? – Стоял у ближайшего столба парапета, – сообщил Сарош, мягко выдвигаясь из темноты. – Я вас не видел. – Я и не хотел, чтобы меня видели. – А где вы были до этого? – Гулял. На ярмарке можно найти много интересного, – Сарош изящно облокотился о парапет, глядя на верхушки деревьев в саду, в оттопыренном кармане отчетливо звякнуло – похоже, он был набит рупиями. В саду наверняка уже никого не было, и фонари постепенно погасли. – А мне казалось, что вы хотели найти одну даму, – заметил Сарош. – А вы… вы все-таки… – резко повернулся к нему Джарвис. – Вы знаете, где Зоран? - Не могу ничего обещать, – медленно ответил Сарош. – Я даже почти уверен, что ее нет в живых. – Но как же?.. – Джарвис осекся, откуда-то точно зная, что Сарош не ответит. Тот смотрел в темный сад, и почему-то глаза его были видны на едва различимом пятне маски – две золотистые точки. – Это… это ничего не значит, – на всякий случай Джарвис кивнул на сад. – Я ни о чем, кроме нее, думать не могу! Вы поймите, вам же тоже когда-то было двадцать… – неуверенно улыбнулся он. Сарош резко повернул голову в его сторону, и в хриплом голосе отразился неприятный скрежет, – Представьте себе, не было! А потом он мгновенно, как тень, отпрянул от парапета и растворился в темноте. 4. Когда Джарвис спустился в отведенные им комнаты, Панди уже спал, а Сарош, устроившись возле статуи в углу, сосредоточенно изучал рисунок своего платка. Джарвис подумал, что он напоминает полководца, склонившегося над картой, а потом догадался, что с Сароша станется попытаться понять секрет вышивальщика, чтобы самому сотворить что-то подобное. Он не хотел мешать, но любопытство пересилило, и Джарвис подошел и тоже присмотрелся к бледно-золотистому шитью. В углу платка определенно присутствовала хищная птица с белой головой, и Джарвис тихо хмыкнул, поняв, что его спутника в этой шали привлек всего лишь портрет любимца. «Милан», кстати, предпочел не связываться с шумным и беспокойным городом и оставил их, что Сароша как будто совершенно не беспокоило. Сарош выпрямился, несколькими быстрыми движениями свернул шаль в узкую желтую ленту, накинул ее на шею статуи и резко дернул, затянув петлю. Джарвис сглотнул, вспомнив леопарда, а Сарош, как ни в чем не бывало, освободил произведение искусства от импровизированной удавки, убрал шаль за пазуху и занялся изучением каких-то бумаг. 5. Было темно, и в темноте звучали голоса – они постепенно выплыли из тумана, заполнившего мир, они давили на усталый мозг, раздражали, особенно – более высокий голос, визгливый, нервный. Но почему так темно? Я двинулся – горло стиснула тупая боль, но на этот раз я не потерял сознание и смог приподнять руку и коснуться лица. На нем лежала какая-то тонкая и легкая ткань, не закрывая рот, чтобы можно было свободно дышать… и я был без маски. Я не знал, сколько прошло времени, но никак не мог пожаловаться на скуку в минувшие часы, или дни, заполненные нескончаемым кошмаром – болью в горле, свистом и криком толпы, вспышками яркого света… Видимо, в этом виновата была лихорадка, но теперь я чувствовал только унизительную слабость и усталость. Понадобилось сознательное усилие, чтобы сосредоточиться на голосах и понять, что более высокий – теперь он уже не казался таким визгливым – принадлежал Зоран Каур, а потом пришлось сосредоточиться еще больше, чтобы разобраться, о чем речь. – Меня пугает его кашель… Он задыхается… – Я не знаю, что тут можно сделать, и знать не хочу, – мужской голос, слегка скрипучий, явно не молодой. – И тебе не советую с ним связываться. А ты точно знаешь, что это феринг? Кроме как по одежде… – Да, я знаю! Он сопровождал меня домой и охранял в пути. Но теперь… – Никогда не видел, чтобы живое тело дошло до такой степени разложения! Тут что-то нечисто. А если это зараза? – Нет! – Голос женщины сорвался, как будто она готова была заплакать. – Нет же! Это не болезнь… это… мне кажется, он и раньше такой был… – Ты разделила с ним долгий путь, и не знаешь… – Он все время был в маске. Но руки у него были… – Она замолчала, как будто в нерешительности. Ну да, пока я лежал у колодца, моя правая рука на целый день оказалась выставлена на солнце. Можно себе представить, на что она стала похожа после этого. Я сжал пальцы и ощутил, как болезненно натянулась покрытая подсыхающими язвами кожа. – Оставь его, женщина, – проскрежетал знахарь, или кто он там был, я услышал шаркающие шаги, когда он направился к выходу. – Но все, что мне нужно – это вылечить человека, пострадавшего от румаля! – простонала Зоран Каур ему вслед. – А разве был хоть один, кто выжил бы, познакомившись с румалем? – тихо спросил ее собеседник. – Видишь? Даже смерть отвергает его. И, видимо, уже давно. Тебе лучше просто уйти. И знаешь что, женщина? – снова раздалось шарканье, видимо, он сделал пару шагов назад. – Тебе лучше уйти отсюда, и тебе лучше покинуть Пенджаб. Ты много лет не была на родине – ты здесь никому не нужна. – Если бы вы только слышали то, что слышала я, – прошептала женщина, но старик уже ушел. Напрягшись, я приподнялся на локтях, почувствовал, что ткань соскальзывает с лица, и прижал ее рукой. Женщина тихо ахнула. – Где?.. – К моему ужасу из горла вырвался только жалкий хрип. И дело было вовсе не в общей слабости. – Где моя маска? Маска оказалась у нее, хотя и довольно измятая – похоже, кто-то из бандитов наступил на нее в суматохе. Женщина повозилась, доставая ее откуда-то, сунула мне в руки и догадалась отвернуться… или уже достаточно насмотрелась на мое лицо, чтобы не испытывать желания любоваться им снова. Надеть маску все-таки удалось, несмотря на повреждения – оказывается, женщина даже успела приладить к ней новый ремешок – и теперь я мог осмотреться: мы находились в какой-то заброшенной хижине. И давно заброшенной, судя по всему. – Это мертвая деревня, – пояснила Зоран Каур, поняв мой взгляд. – Здесь была холера, еще год назад. Здесь теперь нет никого. Я нашла ближайшее жилище пандита – думала, ученый человек сможет помочь. – Не сможет, – прошептал я, оказалось, что если говорить совсем тихо, чуть громче дыхания, то было не больно, и не слышно было того ужасного скрежета, рвущего слух. – И я здоров. Почти, – я решительно поднялся на ноги, встав босыми ступнями на твердо вытоптанный земляной пол. На тощий тюфяк оказался постелен мой собственный плащ. Пол слегка качнулся в сторону, но усилием воли я сумел вернуть его на место. Женщина дернулась помочь, но я жестом запретил ей. И тут же возникла совершенно ненужная мысль – напрасно! Разве не интересно было бы узнать, подхватит ли она меня под руку, подставит плечо, или только коснется кончиками пальцев рукава – для очистки совести. Но зачем мне было это знать? И зачем подвергать ее лишнему испытанию? Чего ради я постоянно за что-то злился на нее? – потому что понимал, что сам я никогда не решусь… уже не решусь… – Откуда… ты взялась… там? – выжал я стиснутым горлом, в то же время ища взглядом свои вещи. У меня должны были быть кое-какие травы… Цыганские рецепты могут быть очень полезны, при необходимости. Особенно, если постоянно проводишь исследования, дополняя их. – Duheea, – тихо сказала Зоран Каур, протягивая мне мой мешок. – Я услышала его ночью – предвестье несчастья. А днем увидела на дороге Айраса. Он помнил меня, а еще лучше – мою кобылу. Поэтому позволил себя поймать, а потом отвел нас к тому колодцу. – Ты знаешь, что со мной произошло? – Да, – сказала Зоран Каур. – Это могли быть только туги. То, что ты остался жив… это просто невозможно. Или же… Я выразительно посмотрел на женщину, и она закончила, – Или же богиня не пожелала такой жертвы. Хотелось переспросить или издать подходящее междометие, но состояние моего горла и голосовых связок определенно требовало экономии на речевых упражнениях. – Бховани, – пояснила Зоран Каур. – Тебя предназначили в жертву ей. – Мне повезло, что ты была недалеко, – прошептал я. Женщина мотнула головой. – Ты не должен благодарить меня. Я не сумела сделать то, что должно. Я ведь не тебя хотела спасти. Я хотела спасти твой голос… 6. Харимандир был необыкновенно красив и на закате, когда кровавые отблески неба смешивались с золотистым сиянием крыш. Мы вернулись туда, как только страшная весть достигла ушей Зоран Каур, и сикхская Принцесса тотчас же обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что я могу помочь. У нее, естественно, имелись вполне обоснованные подозрения на мой счет. Точно так же, как и мои собственные подозрения на ее счет подсказывали, что она может помочь мне кое в чем. Мне не было ни малейшего дела до противостояния британцев и сикхов, однако ее просьба задела и так уже довольно пострадавшее самолюбие. Признаться, в тот момент я переживал тяжелый удар. Передо мной разверзлась черная пропасть. Не в первый раз уже бездна отчаяния и тьмы приоткрывала пасть, грозя поглотить меня… Бывало и раньше. И все же раньше было не так страшно. Дома, когда я понял, что все остальные семьи живут совсем иначе… в таборе, доведенный до положения заключенного в клетку удивительного и, возможно, опасного зверя… в доме Луизы, когда я понял, что мне только показалось… и потом тоже. Как ни старался я держаться подальше от людей, воспитать в себе полнейшее равнодушие и убить всякое чувство, они все равно ухитрялись причинять мне боль. Невольно или намеренно. Но я, по крайней мере, знал, почему. Я, в какой-то мере, всегда был к этому готов. И в какой-то мере понимал, что люди не способны принять того, кто так заметно и во многом отличается от них. И у меня всегда было утешение – мой голос, о котором никто еще не сказал, что он уродлив. Он мог пугать иногда, но, в любом случае, он был прекрасен. И вдруг он оставил меня. И винить в этом можно было только собственную самонадеянность. Единственной возможностью забыться и на время раствориться в ткани мироздания, отрешившись от собственной личности, от гнева и горя, по-прежнему оставалась музыка. Теперь уже только музыка. И я играл еще больше, чем раньше, мог играть часами, даже сутками напролет, меня останавливала только боль в израненных струнами пальцах. Женщина не тревожила меня, хотя и держалась поблизости. Я не знал, как себя с ней вести, поэтому спокойнее было без нее. А ее, скорее всего, удерживала при мне музыка – крепче любых просьб или требований. Но однажды, когда я стоял на рассвете на окраине леса, будоража темноту полной страсти мелодией, какую едва ли мог слышать этот лес от начала времен, женщина примчалась откуда-то, непривычно громко топоча и задыхаясь, нарушив недостойной торопливостью свой всегдашний флер величественной львицы-принцессы. Я нахмурился, сдвинув складками кожи на лбу маску. Но, что было еще более удивительно – Зоран Каур грубо прервала мою игру. Она мгновенно пробежала всю деревушку и окликнула меня, кажется, даже дернув за рукав. Я перестал играть и обернулся в искреннем и несколько сердитом изумлении. Тюрбан на голове женщины слегка покосился на сторону – задела торчащую ветку, очень торопилась, а в огромных оленьих глазах стояли слезы. Опомнившись, она поклонилась, сложив руки лодочкой – умоляющим жестом, едва не упав на колени, что между нами было вовсе не принято. Наверно, этим она хотела попросить прощения за грубость. – Саиб… – зачастила она, толком не отдышавшись, – случилось несчастье! Один сумасшедший погубил Грантх саиба! – А! – коротко откликнулся я, и горло тут же отозвалось болью. И добавил, уже про себя, – Значит, все-таки разобрались в моих препаратах… – Он пролил на страницы какой-то яд! – продолжала причитать Зоран Каур. – Один из нихангов срезал ему голову чакрой, но книга… Мне рассказал один человек – люди бегут из Амритсара. Им кажется, что наступил конец всего… А ведь феринги как раз… – Она всхлипнула и на этот раз действительно опустилась на колени, снова сложив руки перед собой лодочкой, словно ожидала, что я что-то положу ей в ладони, и низко склонившись, – Спаси его, саиб. Я молчал, и женщина робко подняла голову, посмотрела на мою маску – она не могла угадать выражение лица. Поняла ли она, что сама именно для того и привела меня в Амритсар – чтобы уничтожить книгу? Или просто считала сверхъестественным существом, которому многое доступно? Еще немного, и назовет Ангелом-Маликом каким-нибудь… Неудачно перехватив инструмент, я ощутил боль в пальцах, бросил взгляд на руку и направился в дом. Зоран Каур выпрямилась, но так и стояла на том же месте, у первых лесных деревьев, когда я вышел из хижины несколько минут спустя, на ходу натягивая перчатки, чтобы предохранить иссеченные пальцы от новых внешних раздражителей – скоро мне снова понадобится уверенность и точность движений – и подал ей знак, мотнув головой в сторону здания, где мы поместили лошадей. Да, мне не было никакого дела до войны и даже до ее переживаний. Просто появилась новая, увлекательная задачка, а мне, как никогда, требовалось отвлечься от… самого себя. Мы покрыли расстояние до Амритсара в сказочно короткий срок – женщина не жаловалась на трудности, она летела вперед так, что, скорее, я мог раздражать ее недостаточной поспешностью, чем она – меня. Наверно, патриотизм, или религиозный пыл придавали ей сил. Или сознание собственной вины – один из самых могучих стимулов? По крайней мере, у человеческих существ. В храме царило всеобщее смятение, многие люди – и женщины, и исключительно бородатые мужчины – жалобно причитали в отчаянии. На этот раз я не стал стаскивать при входе сапоги, и удары подбитых гвоздями подошв впервые раздробили здешнюю величавую тишину, и так уже приправленную отголосками рыданий. Зоран Каур тихо ахнула, при виде моей наглости, замешкалась у фонтана при входе, снимая обувь, и поспешила бегом, нагоняя мой решительный шаг. Алтарь, на котором прежде располагался Ади Грантх, выглядел пусто и сиротливо. Я подошел к нему – никто на меня даже не обращал внимания, кажется, все в храме находились в полной прострации. А как быстро вести дойдут до армии, отчаянно сопротивлявшейся англичанам? Скорее всего, уже дошли. Кажется, я в очередной раз проделал хорошую работу. Только один из нихангов, весело пестрея ярким желто-синим облачением, шагнул в мою сторону, на всякий случай, напрягая руку на эфесе меча. Роскошная борода, аккуратно расчесанная, свисала ниже пояса – интересно, насколько бороды мешают им драться? Зоран Каур сделала все, что ей полагалось – отыскала того сикха, который был нам нужен, насквозь седого, с очень спокойным и довольно тяжелым взглядом, и объяснила ему ситуацию. Джаскират Сингх окинул меня внимательным взглядом, особенно пристально осмотрев маску – она, конечно, выглядела не слишком привлекательно, а достать новую, наилучшего качества кожу пока не удалось. – Грантх саиб не погиб… но был ранен, – медленно сказал он, опустив глаза на пустой стол. Мне понравилось, как он сказал это – как о живом существе. Я, наверно, мог бы также говорить о своей скрипке. – Как я могу верить тебе, феринг? Что, если ты пришел, чтобы закончить начатое? Смерть Гуру Грантх саиба выгодна другим ферингам. Зоран Каур тихо вздохнула рядом, оглядываться я не стал, боковое зрение затеняла окривевшая маска, но слухом, а может быть, и каким-то инстинктивным чувством я ощутил вокруг множество желто-синих воинов. Они подошли очень тихо, и все же то и дело у кого-то позвякивал металл. Опомнились. Настороженная неприязнь, исходившая от них, ощущалась почти так же явственно, как запах или даже прикосновение. Но меня это не смущало – привык, мне уже не раз доводилось испытывать нечто подобное. Я напряг голосовые связки. Не занимался чревовещанием с тех пор, как оставил свой последний балаган, но теперь пришлось опять начать тренироваться. В данный момент это оказался единственный возможный для меня способ общения – когда я говорил, не раскрывая рта, по крайней мере, обходилось без свиста и скрежета, пугавших меня самого. Хотя то, что получалось, тоже оставляло желать много лучшего. Я подумал, будь здесь книга, можно было бы устроить, чтобы она сама заговорила, пусть и жутковато, но вполне членораздельно, самостоятельно избрав меня в спасители. Однако мне могло помешать недостаточное знание пенджаби, тем более – пенджаби двухсотлетней давности. Кроме того, для окружающих, если не для меня самого, это было дело слишком серьезное, чтобы низводить его до ярмарочного фокуса. Так что голос исходил от меня самого – тихий, совершенно чужой, совершенно неживой голос. Вполне подстать моему лицу или маске, благодаря которой они не видели, что я не шевелю губами. Увы – это все, что я мог произвести, да и то не без боли и напряжения. И это после того, как на выступлениях мне случалось объясняться на двадцать голосов сразу, заставляя их звучать откуда угодно, хоть из чьей-нибудь корзины! Окружающие слегка вздрогнули, и желто-синий бородач, стоявший ближе всех, зашуршал, вытягивая клинок из ножен. – Зачем мне обманывать вас? Разве я пришел сюда, чтобы умереть? Я не причисляю себя к ферингам… И мне тоже эти самые феринги кое-что должны. Зоран Каур тоже заговорила, слишком быстро, чтобы я мог успеть все разобрать. Наконец, пожилой сикх не очень уверенно кивнул. – Мы впустим тебя в Акал Тахт, святилище, где находится книга. Но Рустум Сингх, – Он кивнул на ниханга, – постоянно будет рядом. Это его чакра убила нечестивца, посягнувшего на Гуру. Рустум слегка поклонился в мою сторону, видимо, показывая, что на него можно положиться. 7. Книга пострадала не так уж сильно – сразу видно было, что это не моя работа. Если бы я довел до конца свой план, от нее не осталось бы ничего – во всяком случае, от текста. Но сикхов не столько поразили испорченные страницы, сколько сам факт, что Ади Грантху среди дня, да еще в самый ответственный для страны момент был нанесен ущерб. Я разместился в небольшом помещении, мне принесли все требуемые ингредиенты, а Рустум встал неподвижной статуей у меня за спиной в полной готовности в случае чего отсечь мне голову. Больше всего в тот момент мне хотелось предоставить ему повод, и посмотреть, что из этого выйдет. Чакрой, насколько я понял, назывался блестящий металлический диск у него в тюрбане, впрочем, здесь явно было недостаточно пространства, чтобы что-либо в кого-либо метать… Я всегда уважал настоящих мастеров своего дела, но к представителям полицейских служб, военных организаций и любым видам охраны я с детства испытываю отвращение. Для любого представителя вышеупомянутых категорий человеческого рода мужчина, носящий маску и очевидно стремящийся скрыть лицо – потенциальный злоумышленник, с которого следует не спускать глаз, пока не подвернется удобный случай обвинить его в чем-либо. Да и ко всем цыганам и балаганщикам они относятся примерно так же. У меня почти что вошло в привычку издеваться над ними, подтверждая свое превосходство… Однако я напомнил себе, насколько хрупкой оказалась моя уверенность в собственной неуязвимости, стоило только столкнуться с чем-то незнакомым. И лучше почаще себе об этом напоминать. В целях собственной безопасности. Но нельзя же работать, когда мне сверлят глазами затылок! Это, конечно, было совсем легко. С тонким расчетом «случайно» оброненная на пол склянка, крохотный фейерверк с удушливым запахом, но почти никакого шума, и все так быстро, что отреагировать не было никакой возможности. Я-то и не реагировал, просто в нужный момент задержал дыхание и закрыл глаза на секунду-другую. И как раз открыл их, услышав мягкое шуршание начинающего падать тела, успел подхватить ниханга и не дать ему грохнуться об пол, на случай, если кто-то еще стережет, подслушивая за дверьми. Тяжелый он был, надо сказать, но не чрезмерно… Когда-то, в самый первый раз обрушившийся на меня вес тела, внезапно ставшего мертвым, произвел эффект сильнее любого взрыва. Ледяной ужас при мысли, что кто-то мог это видеть, и дикое изумление от осознания того, на что я оказался способен. Постепенно ко всему можно привыкнуть… Кроме крови – мокрой, густой… и такой темной, масляно блестящей на руках и одежде… заметной… Я давно уже пытался решить эту проблему. Рустума я оттащил в угол – запах вовсе не был смертельно опасен, во всяком случае, для крупного, здорового мужчины. Придет в себя, когда я все закончу. А потом пусть попробует доказать, что моя неуклюжесть не была на самом деле случайной. Плохо, что проветрить помещение не получится – со всех сторон глухие стены. Но пережить можно. Сам я загодя улучил момент и сунул под маску полоску ткани, которая предохранит дыхание от ненужных испарений. И, при работе с книгой, нелишней будет… Движения рук абсолютно точны, как и всегда. Вряд ли в юности у меня когда-либо дрожали руки. Чтобы повторить расплывшийся, а то и вовсе распавшийся вместе с книгой текст, мне принесли другую книгу. Конечно, Ади Грантх у них не был единственным – в каждом храме-гурдваре имелись копии попроще, чтобы вычитывать из них гимны – указания к любым жизненным обстоятельствам. Однако книги не были идентичны одна другой, их переписывали от руки, и текст на страницах не всегда совпадал – тем увлекательнее было мое задание, требовалось не только восстановить утраченное, но и не наделать ошибок, а значит, разобраться в особенностях плохо знакомого языка, да еще устаревшего на двести лет. Работа шла довольно легко и с удовольствием, и я по привычке едва не начал напевать что-то – бывало весь табор собирался вокруг моей палатки, пока я просто мастерил реквизит для очередного фокуса… Но не тут-то было – в уши неприятно ударил надсадный скрежет… Настроение мгновенно испортилось, и руки дернулись – я надорвал несчастную, обветшавшую страничку. Я отодвинулся от книги и просто постоял несколько секунд, сжав кулаки, приход в себя. Этого я прощать не собирался! Зато теперь у меня была вполне определенная цель… 8. Рустум неуверенно вышагивал за мной, удивленно озираясь все еще мутными глазами. Харимандир был полон сикхов, когда я вошел туда, неся в вытянутых руках тяжеленный том. При виде меня многие лица так и осветились надеждой. Я заметил Зоран Каур, ее обступили два ниханга – на всякий случай. Взгляд ее огромных влажных глаз тоже был устремлен в мою сторону и полон того же радостного ожидания, что и у всех. Они смотрели на огромную книгу в драгоценном переплете, стиснутую бледными руками мертвеца, настолько несоразмерно тонкими, что они, казалось, готовы были переломиться под ее весом. У меня, во всяком случае, было такое ощущение… Я протянул книгу Джаскират Сингху, тот принял ее необычайно бережно и почтительно, наверно так, как полагается принимать (не брать – это слово тут явно не подходит) самое ценное, что только есть на свете. Один крепкий моложавый ниханг поддержал книгу за край, и оба повлекли ее на обычное место. Нет, я вовсе не думал, что мой поступок решит исход войны. Я слишком хорошо знал разницу в вооружения сикхов и англичан. Что религиозное воодушевление, внезапное обретение утраченной было надежды позволит сикхам продержаться еще какое-то время – это я допускал. А значит, предполагались лишние жертвы с обеих сторон. Возможно, я оказал этому странному народу дурную услугу… Не говоря уже о моей собственной безопасности – Ост-Индская компания едва ли спустила бы мне поступок, который британцы могли расценивать только как предательство. Впрочем, как раз вопросом собственной безопасности я и собирался заняться теперь вплотную… И, в любом случае, мгновенье того стоило! Не так уж часто у меня бывают мгновенья, когда мне кажется, что горестное недоумение по поводу моего собственного существования разрешается. Когда я чувствую, что представители рода человеческого, имеющие обыкновение плеваться или креститься при виде меня, а то и кинуть что-нибудь потяжелее в мою сторону, в полной мере осознают мое превосходство над ними. А главное – я сам его осознаю. Нечасто бывают такие мгновенья… и быстро проходят. Слишком быстро. В то время я стремился переживать их как можно чаще, хотя выступления перед пьяными рожами на ярмарках мне постепенно наскучили. И разве можно было удержаться? – почтительно опуская книгу на стол, Джаскират Сингх уже раскрыл ее, не мог утерпеть, стремясь проверить целость страниц и текста, как вдруг книга сама зашептала слова древнего гимна, приветствуя собравшихся. Увы, это было совсем не то, что хотелось бы – голос звучал так, что впору было испугаться, да и в правильности произнесенных слов я не был уверен. Эффект несколько смазало и то, что Джаскират и ниханг с перепугу едва не уронили Ади Грантх на пол, а за спиной у меня раздался неприятно громкий металлический звон. Та самая чакра, которую я, признаться, немного вытянул из прически Рустума, когда приводил его в чувство, желая рассмотреть ее поближе, выпала, когда ниханг сильно вздрогнул, и грохнулась на каменный пол. Тем не менее, должное впечатление мы с Грантхом произвели, хотя это несколько отвлекло восторженных сикхов от моих собственных достоинств. Никто, кроме Зоран Каур, не понял, что это был мой голос, и слова книги расценили как совершенно естественное в данных обстоятельствах… чудо. Восхищение моим мастерством не уменьшилось, но в гораздо большей мере возросло восхищение самим Ади Грантхом, который, конечно же, по собственной воле вернулся к верным ученикам в трудный час и готов был воодушевить их на дальнейшую войну. А я – что? Я, видимо, был не более чем орудием божественной силы, удачно подвернувшимся в нужный момент. Так что фокус удался. Кажется, потом, еще много лет по большим праздникам кое-кто из членов хальсы ждал, что Ади Грантх снова осчастливит их речью, но, разумеется, безуспешно. Впрочем, никого это особо не удивляло – ведь сикхи действительно проиграли войну, и Гуру мог быть недоволен. Снова зашуршали здоровые, обновленные страницы, зазвучал спокойный голос чтеца, довольно нерешительно после слов самого Грантха, и вдруг у меня возникла смутная мысль – а может быть, я и вправду тут почти ни при чем, и мне просто позволили исправить то, что я сам натворил? Как знать… 9. Было жарко, из-под тюрбана под маску стекали щекочущие струйки пота. Но ради занятий можно было и потерпеть. Аккуратно срезав лезвием меча верхушку указанного прутика, я соскользнул со взмыленного Айраса и с гордостью оглянулся на Рустума, ожидая увидеть в его глазах одобрение. Рустум, как оказалось, сильно отстал от меня и теперь во всю подстегивал коня. Прутик был еще раз обрезан, чуть ниже, как раз в том месте, где его пересекала начертанная яркой краской линия, и Рустум убрал кирпан в ножны и спешился рядом со мной. Он с неохотой согласился обучать меня боевым уловкам нихангов, но ничего не мог поделать – они мне были кое-чем обязаны. А теперь, через какие-то несколько уроков, в его глазах нетрудно было прочесть одобрительное изумление. И, несмотря на густую черную поросль, на лице его упорно держалась странная улыбка, понять которую я не умел. – Ты видел? – просипел я, отдышавшись и поправляя рукой в перчатке свою новую маску – материал мне предоставили, и я изготовил несколько про запас. Горло постепенно заживало, речь и принятие пищи уже не причиняли боли, но вопрос, вернется ли ко мне голос, оставался открытым. – Видел, – усмехнулся Рустум. – Ты владеешь оружием, словно ниханг. Я проводил взглядом птицу, проплывшую в белой, горячей выси. На фоне неба она казалась безголовой, черно-красное тело мягко скользило, словно по твердой плоскости, почти не двигая несоразмерно длинными крыльями. Крылья птицы были необыкновенно сильны. Mon milan a la tete blanche. Несколько дней назад через окрестности Амритсара проезжали цыгане, и я не удержался – купил коршуна, заключенного в тесной клетке. Его показывали как некую диковину, из-за абсолютно седой головы и горла, без единой темной полосы. Как будто птица тоже носила маску. Коршун был молод и вполне здоров, крылья целы, так что я рискнул отпустить его на волю – пусть выбирается, как хочет – и мой milan поселился где-то поблизости. Внимательно рассматривая лезвие, я заметил, – Я хотел бы научиться кое-чему другому. Ниханг посуровел на глазах, губы сжались в тонкую линию, исчезнув в черной бороде. – Я не смогу допустить тебя до шастр видьи, саиб, это тайное знание, – похоронным тоном сообщил он. – Ты не один из нас и никогда не сможешь… – Я знаю, у меня никогда в жизни не вырастет борода, – фыркнул я сквозь маску – как будто кто-то мог к чему-то меня не допустить, если у меня возникнет такая блажь! Меня-то, успешного и, надо думать, небезызвестного на ярмарках всей Европы иллюзиониста! – Меня интересует другое. На дорогах встречаются люди, умеющие убивать, не проливая кровь, – невольно я потянулся рукой к горлу и внезапно зашелся надсадным кашлем. Рустум молча ждал, пока приступ закончится, его лицо было неподвижно, только тяжелые веки опустились раз, пригасив мрачный блеск агатовых глаз. – Что такое румаль? – спросил я, отдышавшись. – Этому учись не у меня, – неожиданно резко ответил Рустум, словно сделал выпад своим блистающим кирпаном. – Кто эти люди? – прошептал я. Рустум сделал шаг назад, его конь недовольно храпнул от испуга. – Ты боишься их? – прошептал я, вдруг ощутив в звуке собственного голоса прежние мягкие тона – кажется, он начинал оживать, если говорить совсем тихо. – Верный заветам Гуру сикх не сделает ошибку, – с большой убежденностью ответил Рустум. – И все же, на дорогах нужно быть осторожным с попутчиками. Феринги почти извели их, но их нельзя уничтожить до конца. Как нельзя уничтожить богиню. Туги прячутся в Пенджабе, куда еще не дошла власть ферингов. Туги бродят по дорогам, предлагают компанию в пути. Туг кажется тебе другом, предлагает безопасность, чтобы однажды накинуть смертоносную петлю-фанси тебе на шею. Трупы они раздевают и обирают до нитки, но убивают они не ради денег. Они убивают того, кого укажет богиня – будь то богач или нищий. Никто, избранный богиней, не избегнет смерти. А тот, кто присоединится к их обрядам, становится одним из них навсегда. Тот, кто почувствует, как затягивается фанси на шее противника, навсегда станет одним из них. И ты не знаешь, не твой ли это друг, один из тех, с кем ты сражаешься и живешь рядом. – Значит, вы не знаете, нет ли среди вас… – начал я, но он поднял руку с раскрытой ладонью, останавливая меня. – Если ты хочешь этого, ищи. Ищи в Пенджабе, ищи в самом Харимандире, их мало, но они могут быть везде. Но не спрашивай об этом у меня. Вот, – внезапно он выдернул из сложной конструкции из металла и ткани на голове свой металлический диск и повернулся в сторону. Я успел увидеть на камне знакомую птицу и ударил ниханга по руке, чакра со змеиным шипом промчалась мимо коршуна. Красно-черный хищник взвился с камня с обиженным криком, но, покружив в воздухе, опустился обратно. – Я знал, – ухмыльнулся сикх, смерив меня мрачным взглядом. – Ты найдешь то, что ищешь. Спроси у Чанкары, – и он мотнул головой в сторону коршуна. 10. Стремясь отдохнуть от солнца, я облюбовал себе чудесное местечко под гигантским баньяном. Могучее дерево не напрасно вызывало благоговение у местных жителей. В теле центрального ствола угадывались черты очень давно и довольно грубо высеченного идола, которому кто-то нет-нет да и делал какое-нибудь скромное подношение. Широченная крона могла бы служить крышей небольшому дворцу, а легкие корни-опоры, уходящие вертикально вниз в землю из раскинутых над головой ветвей, смутно напоминали бесчисленные колонны мавританской мечети, которую я когда-то видел в Кордове. Сквозь листву дерева (так и хочется сказать – рощи) кое-где пробивались солнечные лучи, скользили по воздушным корням, не желавшим укрываться в земле. Но гигантский шатер благополучно защищал мертвую кожу от золотых лучей, так что я решился снять перчатки и взял в руки мою драгоценную скрипку. Интересно, Бухрам и компания не прикоснулись к моим вещам, следуя принципу? Золото и ценности действительно не имеют для них особого значения, и они не стали грабить того, кого не решились убить? Или испугались так, что просто предпочли смыться поскорее и подальше? Впрочем, это не ново. И в таборе было полно людей, которые не только не касались моих вещей и не стали бы есть со мной из одного котла, но чуть ли не отгораживались от меня магическими кругами и оберегами. Как будто что-либо могло меня удержать! Мои собственные капризы давно уже стали для меня единственным императивом, я шел на компромисс, подчиняясь людям лишь постольку, поскольку это требовалось для моего комфорта в определенный момент времени. Когда я отнял смычок от нежно стонущих струн и огляделся, как обычно, с некоторым удивлением, нелегко возвращаясь из иной реальности, оказалось, что в мое убежище влетел посетитель – тот самый белоголовый milan. – Намаскар, – Я взял скрипку и смычок в одну руку и протянул другую, ласково шепча – выдался случай проверить возможности оживающего голоса. Заклинать животных было одним из моих врожденных талантов. Говорят, коршуны легко приручаются, однако едва ли эта птица могла быть особо доверчива после своего печального знакомства с людьми… Коршун подозрительно покосился на меня золотым глазом, предостерегающе крикнул, потоптался на облюбованном суку, а потом внезапно спорхнул мне на руку, довольно тяжело и неуклюже, надорвав когтями рукав. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться – в горле сразу же заскребли когти. – Ты не расскажешь мне то, что я желаю узнать? – прошептал я. Со стороны центрального ствола раздался тихий «ах», и, повернувшись туда, я увидел Зоран Каур. Преследует она меня, что ли? Смутная радость от ее прихода столкнулась с гораздо более четким ощущением – лучше бы она исчезла из моей жизни… потому что тогда было бы проще. Особенно, учитывая, что она видела мое лицо. – Чанкара… – завороженно пробормотала женщина. – Вот оно что! – Я шагнул к Зоран Каур, неся птицу на правом предплечье. – Мне расскажешь ты. Как ты нашла меня у того колодца? Куда ты ехала, и что… Женщина прерывисто вздохнула, когда я подцепил ловкими пальцами платок, спрятанный у нее на груди, лишь на долю секунды коснувшись ее кожи, по контрасту горячей. Женщина прижала к груди руки, а я резко отступил, мгновенно вспотев. Коршун сердито крикнул и взлетел. – Что это такое? – спросил я, держа платок в вытянутой руке. – Тебя слушается Чанкара, – прошептала Зоран Каур. – И совы… И румаль не смог убить тебя. Потому что нельзя… Был знак… – Это называется румаль? – спросил я, сжимая платок. – Он принадлежит тебе? – Нет! – Она вздрогнула. – Он принадлежал… принадлежал… Я не приносила жертв богине. Я вернул ей платок, точнее сказать, вложил в руки, так как она не решалась забрать его, и женщина замешкалась на мгновенье – платок был холодно-влажным после моих рук – но все же засунула его обратно за пазуху, воровато оглянувшись, а потом склонилась передо мной, сложив руки умоляющим жестом. – Ты расскажешь мне? – спросил я. – Тебе расскажу, – ответила Зоран Каур. – Бховани любит тебя, саиб. Женщина покосилась на изображение в стволе баньяна, выпрямилась и решительно направилась куда-то. Подхватив скрипку, я направился за ней. Зоран Каур привела меня в поле, откуда знакомое дерево казалось целым холмом. Я спрятал кисти рук в широких рукавах. – Здесь мы заметим, если кто-то подойдет близко, – объяснила она. – Никто не должен услышать. Ты можешь позвать Чанкару? Я был совершенно не уверен, что это ради меня, но коршун все еще носился поблизости, может быть, просто охотясь на мелких пташек. Зоран Каур это вполне удовлетворило. – Румаль принадлежал моему мужу, – объяснила она. – Никто в хальсе не знает и не должен узнать, что у меня есть муж, он… – Из другой касты? – спросил я, видя ее замешательство. – Мне казалось, сикхи не признают каст? – Только в храме, а в обычной жизни… все, как везде… Впрочем, дело не только в этом, – Она подняла на меня свои огромные агатовые глаза. – Мой Джура был джевадаром – вождем отряда тугов. Поклонником Бховани. Когда-то его отряд напал на нас с отцом… Он пощадил меня, потому что, – веки опустились, и ее лицо стало совсем, как золотисто-бронзовая маска, на которой жили только губы… как сделать такую маску, у которой губы могли бы двигаться? – Потому что я была красива. И я осталась с ним. Я знаю, кто они, но мне никогда не предлагали присоединиться к ним. Для Джуры я была способом вести другую жизнь, и он хранил меня вне секты. Но и ничего от меня не скрывал. Я не ела священный гоур и не стала тугом. – Среди них есть женщины? – Есть, – кивнула Зоран Каур. – Женщины им нужны. Искусство туга заключается не только во владении румалем, но и в умении завлечь жертву, указанную богией, – Она снова открыла глаза, и в них отразилось солнце. – Ты не был избран. Все знаки говорили против. Кроме того, им запрещено убивать музыкантов. – Где сейчас твой муж? – спросил я. – Его казнили англичане, – сказала Зоран Каур. Ее голос был очень ровным и каким-то неживым. – Он сам пришел к ним, потому что они схватили меня. И он сам надел на шею петлю, чтобы не позволить палачу прикоснуться к себе – тот был из низшей касты, – ее губы изогнулись в мрачной улыбке. – Никто лучше туга не знает, как умереть быстро. Я смотрела на это. Я до сих пор слышу его крик – «Bhowani Ka Jae!» Теперь он должен узнать лучшую жизнь. – Тебя заставили на это смотреть? – спросил я, ощущая, как что-то – хорошо знакомое, но чужое – поднимается во мне горячей волной, и сознание заволакивает пурпурный туман. В чем дело – ведь эта женщина мне абсолютно безразлична? Мне просто нужно у нее кое-что узнать… – Нет, почему? Я сама пришла туда, – удивилась Зоран Каур. – И я знала, что он этого хочет. Я тряхнул головой, с усилием загоняя злость внутрь, в темные глубины сознания, где этот туман слежится, загустеет, чтобы когда-нибудь рвануть наружу с удесятеренной мощью. Это я знал по опыту. – Мне некуда было идти. До Пенджаба было далеко, и ни здесь, ни среди тугов у меня никого не осталось. Были товарищи Джуры… но их нужно было еще отыскать. Я вдруг взглянул на нее с каким-то новым вниманием, машинально отстукивая неопределенный мотив на жестком колене. В ее глазах отражалось солнце, ее тонкая и легкая фигура приняла мягкий, плавный изгиб, когда она сидела на камне, смуглые, худые руки с выступающими голубоватыми жилами овевал теплый ветер. Разве возможно, чтобы бесстрашная и прекрасная женщина была одна, почти, как… Или это просто потому, что на востоке мудрено отыскать подобную женщину? Женщину, которая могла быть одна и никому не принадлежать? И никем не владеть? Раньше здесь было принято, чтобы в случае смерти мужа жена всходила на погребальный костер – это называлось сати. Англичане не упускали случая напомнить о том, что они положили конец этому дикому обычаю… Впрочем, у сикхов давно уже все было иначе. Хотя и не настолько уж иначе… Я сделал почти неощутимое движение, чуть приблизившись к ней. В конце концов, она не боится разговаривать со мной даже сейчас, когда она не чувствует силу моего голоса, и когда она уже видела мое лицо. Правда, причина этого, кажется, лежит в ее довольно путаных верованиях… Я протянул руку в ее сторону, не зная, зачем. Я всегда старался избегать любых прикосновений, в которых не было необходимости. С детства. Наверно, с того дня, когда меня оттолкнула мать, передернувшись… не надо было подходить к ней неожиданно… и без маски… Но я был еще мал и уже тогда склонен к экспериментам… – Когда они заманили Джуру в засаду, и я была им как будто уже не нужна, меня схватили несколько ферингов-солдат. Они сорвали с меня тюрбан и хотели отрезать мне волосы. После этого я не смогла бы вернуться в хальсу. Я бы нарушила запрет. И вот тогда появился молодой саиб. Джарвис Лайон Эллиот, – она по слогам произнесла английское имя с явным удовольствием, прислушиваясь к его звучанию. – Он сумел остановить их, и с тех пор я была вне опасности. – Он и ты?.. – кажется, спросил я, однако из горла не вышло ни звука. А ее глаза никогда еще не блестели так ярко. – Я так и не знаю, что он чувствует ко мне. Он так и не сказал мне ни слова. Хотя за одно его слово я бы отдала всю жизнь, – Она резко встала с камня, спугнув рой бабочек с купы цветов. – Вероятно, он забыл меня. Он – белый саиб… – объявила Зоран Каур и продолжила, быстро и четко, – Но и здесь я не нашла то, что искала. Узнав о том, что в Пенджабе действует джевадар Бухрам Хан, а когда-то он был под началом у Джуры, я решила присоединиться к его людям, хотя бы на время… у них есть особое время каждый год. Женщины бывают им нужны. Из-за тебя и того, что произошло с Грантх саибом, я отказалась от этой мысли. Но, если ты поможешь мне, мы найдем тугов. Если это твоя судьба. – Почему ты думаешь, что они примут тебя после того, как ты побывала у англичан? Они могут решить, что ты шпионка. – Меня не сделали бы шпионкой, я же женщина, – улыбнулась Зоран Каур. – А если я приведу тебя, мне наверняка поверят, – Она огляделась, ища нашего пернатого товарища, но Чанкара уже унесся куда-то, выискивая в поле мелкую живность. Глава четвертая 1. – Я всегда хотел здесь побывать! – потрясенно сообщил Джарвис, оглядывая возвышавшиеся перед ним скальные стены красного гранита. Он повернулся к спутникам, вдруг засомневавшись вправду, человеческими ли руками высечены в скалах жилища богов или демонов, – Это ведь Эллора? Панди кивнул со вздохом, явно не разделяя энтузиазм ферингов, а Сарош невозмутимо вынул из своего мешка лист бумаги с загадочным узором. Джарвис уже заметил у него эту привычку – отдыхая, Сарош то и дело доставал потрепанный кожаный планшет с бумагами и что-то там рисовал или чертил, или просто сидел, пригасив блеск золотых глаз, утопив их напрочь в черных глазницах, и выстукивал по крышке планшета какой-нибудь странный мотив. Больше всего Джарвиса поражало то, как быстро они сюда добрались. Он не один год порывался осмотреть одно из величайших чудес Хиндустана, да и дядя рекомендовал, но все было далеко и некогда. Сарош прислонил свой рисунок к каменной стене, внимательно изучая его, словно карту, и Джарвис вдруг узнал прихотливый орнамент, хотя, лишенный цвета, он потерял значительную долю своей красоты. Впрочем, цвета на рисунке присутствовали – помеченные мелкими кривоватыми буковками. Джарвис понял, что это была копия узора с того платка, купленного на ярмарке в Хардваре. – А что?.. – удивленно начал он, но Сарош как раз свернул лист, резко повернулся и быстро зашагал на своих ходулях, бросив коротко, – Сначала в Кайласу. Панди опять вздохнул, не проявляя ни малейшей радости по поводу посещения знаменитого храма, но пошел за Сарошем, как на привязи, а Джарвис, наоборот, замер на мгновенье, мысленно смакуя это необыкновенно красивое слово – Кайласа, достойное наименование для Рая богов – повторил его шепотом и тут только спохватился. Что еще за религиозный экстаз? Слово как слово, а с точки зрения христианина… Он даже чуть не сплюнул, и быстрым шагом принялся догонять спутников. Вдоволь налюбовавшись широкими каскадами серебристого потока, они подошли к самой Кайласе. Над порталом из красного гранита, ведущим к храму располагалась Nobat Khana, как сказал Сарош – галерея музыки. Сквозь портал уже видно было храм, соединенный с порталом мостом. Несколько этажей храма были сплошь покрыты резьбой, колоннами, орнаментом, снаружи, и, надо думать, внутри. Во дворе виднелись фантастические каменные изваяния – останки гигантских тонко вырезанных из монолитов слонов, небольшой храм священного быка – Джарвис взирал на все это широко раскрытыми глазами, вспоминая, что красный гранит, из которого сотворены все эти чудеса, отличается невероятной твердостью. Они отказались от услуг старого обедневшего брамина, навязчиво предлагавшего стать их гидом – его единственным доходом были подачки от ферингов, интересующихся достопримечательностями Эллоры. Избавиться от старика было несложно, Сарош просто выступил вперед и мрачно взглянул на него пустыми дырами глазниц из-под полей шляпы. Брамин подавился очень убедительным «Им не меньше семи тысяч лет!» и тихо исчез, разочаровав Панди, потерявшего лишнюю возможность поскандалить. Служба у белого саиба сильно прибавляла бенгальцу весу в собственных глазах, чем он беззастенчиво пользовался, создавая у противников иллюзию огромной значимости и джарвисова положения, и своего собственного. В обществе Сароша его самооценка выросла уже до каких-то заоблачных пределов – видимо, он полагал еще более почетным сопровождать не только британского офицера, но и таинственного демона с серингарских вершин. Когда они проходили в портал, высеченное на стене изображение восьмирукой женщины показалось Джарвису знакомым. – Она была там… У вас на водопаде! – сообразил он. Молчаливость спутника так и не отучила англичанина от привычки делиться впечатлениями и постоянно задавать вопросы, как будто вовсе не свойственной его соотечественникам и иногда безумно раздражавшей дядю. – Да, это Бховани, – ответил Сарош и направился ко входу в храм. Какое прекрасное имя, подумал Джарвис. Ради женщины с таким именем можно пойти на смерть… Мисс Каур подошло бы такое имя… И снова, очнувшись, он даже вздрогнул и передернулся, не понимая, с чего бы вдруг его так повлекло к языческой богине. Страхолюдина-то какая! И какое отношение она может иметь к Зоран? Осмотрев главную достопримечательность Эллоры, Сарош украдкой огляделся и быстро поманил их за собой в другой храм, вырубленный в скале, не отделанной снаружи. Вход в него зарос, так что немудрено было промахнуться мимо, тем более что его еще загораживал гигантский каменный слон. Они вошли в необъятную пещеру. Тяжелые колонны так и ловили взгляд и устремляли в темную, почти недосягаемую для глаз высь, покрытую копотью от давних курений и не столь давних костров. За ней, возможно, скрывались обиталища древних богов. Вырезанные в граните фигуры по сторонам мрачно поблескивали в свете фонаря, густо смазанные маслом и щедро орошенные охрой, и наводили на мысли о таинственных демонах, неведомых ферингу, а потому особенно опасных. И у Джарвиса так и подскочило сердце, когда со стороны одной из статуй донесся тихий голос, читающий что-то нараспев, наверно, на одном из местных наречий. Панди неожиданно высоко пискнул и принялся торопливо выделывать все охранительные знаки, какие только мог вспомнить. Британец, когда первый испуг прошел, вслушался в звучание голоса, отметив его удивительный резонанс, ощущавшийся даже при столь тихом исполнении, и поистине неземную красоту, и поразился, как сами индусы могли забросить эти храмы и позволить, чтобы их охватило запустенье, когда… Он прошел вперед, к следующей статуе, и голос переметнулся, став еще полнее и немного громче. Эхо подхватило его и пустило гулять под недостижимым сводом пещеры, где он словно бы размножился, догоняя сам себя волшебным потусторонним хором. Панди исчерпал свой запас охранительных жестов и застыл на месте, побледнев до равномерно желтого оттенка. Голос следующей статуи – явно женской – стал нежнее и выше, а у следующей внезапно умолк. Джарвис напряг память – была ведь когда-то одна храмовая танцовщица, она рассказывала… Кажется, юноша, едущий на попугае – это Кама-део, бог любви. Та девчонка очень почитала Кама-део. Внезапно Джарвис с подозрением оглянулся на Сароша, невозмутимо изучавшего свою картинку. Рот маски был, как всегда, полуоткрыт, немного глуповато, по мнению Джарвиса, а глаза, обращенные вниз, не сверкали. Но Джарвису вспомнилось, что Сарош постоянно подбирал по пути какие-то травы, покупал непонятные зелья в деревнях и составлял из них некие эликсиры, которыми никогда не делился, и англичанин был уверен, что его странный спутник просто привержен к каким-то экзотическим дурманам – запах у них и вправду иногда был одуряющий. К тому же, в последнее время Сарош стал молчалив уже просто до неприличия, пребывая, похоже, в уверенности, что для общения с офицером Ост-Индской компании вполне достаточно похлопать рукой по колену – будто подзывал собаку – или проделать какой-нибудь более замысловатый жест. Наверно, его голос начинал возвращаться, а любое слово, произнесенное с этим невозможным резонансом и поразительной мелодичностью, приобретало особый смысл и красоту. – Почему он молчит? – спросил Джарвис, кивнув на Кама-део. – Нам туда, – тихо сказал Сарош, на этот раз не вызвав эха, и грациозным движением руки указал в темный проход между колоннами. – Там тупик, – заметил Джарвис, но Сарош зашагал так быстро, что оставалось только поспешить за ним. Панди, который так ничего и не понял, тоже тронулся с места, предпочитая идти со всеми в темноту, нежели оставаться среди говорящих статуй. Между колоннами оказался вовсе не тупик, а ниша в стене, с окрашенным охрой изображением, вырезанная так, что ее углубленная в толщу скалы задняя стенка полностью сливалась с остальной стеной храма, и казалось, что нет там никакого углубления там нет. Джарвис понял, что ни за что не разглядел бы ее из центрального прохода пещеры. Войдя в нишу, Сарош шагнул влево и исчез. Оказывается, там был еще один проход, хотя это казалось невозможным – ниша была недостаточно глубокой на вид. Пройдя короткий каменный тоннель, они оказались в еще одной пещере, ее декор почти разрушился со временем, и в ней разлился подземный ручей, перегороженный упавшей каменной балкой, так что часть пещеры затопило. Несколько жутковатых статуй на утопленных постаментах возвышались над гладью подземного озера, как будто спасаясь от воды на небольших плотиках. Здесь было совершенно темно, и в неверном свете фонаря изваяния казались живыми, а блики, бегущие по их поверхности, вызванные колебаниями воды, создавали иллюзию движения. Панди сумел вспомнить еще какой-то неопробованный ранее охранительный знак, который, кажется, наблюдал у бродячего факира в далеком детстве, и Джарвису вдруг вспомнилось, что он ужасно давно не был в церкви. – Вот оно, – произнес Сарош, и его голос полетел над черной водой почти, как песня. Джарвис почему-то подумал о сиренах. Правда, мужчин-сирен, кажется, в античных мифах не водилось – хотя он не был до конца уверен – но британец только что слышал голос Сароша, исходящий от женской статуи, и звучал он вполне адекватно. А зазвучи здесь такой голос, да еще женский – и тогда, Джарвис сильно подозревал, что его, как Улисса, пришлось бы привязать к ближайшей колонне, чтобы не бросился в черную воду. Но Сарош изображать сирену не стал, а пошел вдоль кромки воды, освещая фонарем рельефы на стенах. Изображенные там сцены Джарвису были не очень понятны, хотя от них так и веяло жутью. Панди понял, очевидно, больше, потому что тихо ахнул и отступил в сторону тоннеля, по которому они сюда пришли – общество говорящих богов было ему все-таки предпочтительнее, чем мрачное и сырое обиталище сил неведомых, но определенно – темных. Все, что Джарвис мог понять по барельефам – это, что на некоторых одни люди убивали других. Вероятно, душили или перерезали горло какими-то штуками, ярко намазанными охрой. – C’est excellant! – серебряно прозвенел рядом голос Сароша, и в воде отчетливо хлюпнуло, видно, магический звук уже привлек какого-то водного жителя. Сирена наоборот. Сарош стоял прямо перед барельефом, слегка поводя пустым светлым лицом, с жадностью изучая изображения. Основное его внимание привлекал самый низ барельефов, где местами наблюдались полустертые надписи. Наконец, он оторвался от изображений, подошел к кромке озера и посветил на воду, вглядываясь во тьму, которую фонарю все равно было не одолеть. Сарош погасил фонарь и дал знак Джарвису сделать то же самое. Панди жалобно всхлипнул, но выражать более явный протест не осмелился. Теперь вокруг не было ничего, кроме абсолютно непроницаемой тьмы, густой, как смола. Разве что дыхание всех троих, ставшее внезапно необычайно шумным, да редкий плеск внизу. Но уже через несколько минут мрак оказался вовсе не абсолютным: даже сюда проникал какой-то свет с поверхности через невидимые щели. Джарвис как раз смутно уловил слабый блеск на воде, в отдалении, как фонарь Сароша снова вспыхнул – предупредить он, разумеется, не позаботился, и неожиданный свет больно ударил по глазам, только-только освоившимся с мраком. – Около семидесяти метров, примерно, – тихо сообщил Сарош. – Семидесяти чего? – не понял Джарвис, но Сарош не ответил, а зачем-то громко крикнул, вернее, издал что-то вроде рулады. Эхо заметалось над черной водой, хотя непонятно было уже, эхо это или все еще Сарош, пытающийся загнать свой голос как можно дальше. Вокальное упражнение привело к жестокому приступу кашля, который Сарош с видимым трудом подавил. Джарвис понял, что он слушает эхо – может быть, рассчитывает определить по звуку расстояние, а то и что-то более важное. Что именно находится в воде – кто их, ракшасов, знает? Видимо, удовлетворившись произведенными измерениями, Сарош, все так же ничего не объясняя, снял шляпу, куртку, стянул сапоги и сунул все это Джарвису вместе с поклажей. – Сэр! Вы же не собираетесь туда?! – ужаснулся Джарвис. – Там кто-то водится. – Ждите, – бросил тот, ловко нырнул в воду и поплыл, легко и быстро, как лягушка, со своими длинными, худыми конечностями, держа над поверхностью фонарь. – Там кто-то есть, – повторил Джарвис ему вслед, зажег свой фонарь, потоптался на месте, прикрикнул на застывшего за спиной Панди, – Прекрати сопеть, тихо! – и снова вперился в темноту над водой. Фонарь отдалился ярдов на восемьдесят, и там в его свете стала видна противоположная стена пещеры. Джарвис понял, что Сарош говорил о расстоянии – у лягушатников ведь уже с полвека какая-то странная система измерений… На той стене тоже обнаружилось некое изображение, но фонарь качался, Сарош, кажется, водил рукой по барельефу, может быть, очищал его от грязи или слизи. Потом, наконец, повернул назад и снова поплыл, неся фонарь над водой. Ему оставалось недалеко до суши, и Джарвис уже вздохнул с облегчением, когда Сарош вскрикнул, вода вокруг него заплескалась, фонарь сильно мотнуло, и он погас, погрузившись в мокрую черноту. Джарвис, вытянув вперед руку с фонарем, вбежал по пояс в воду, плохо представляя себе, как будет действовать дальше, но из взбаламученной глуби вырвались бледные руки, вцепились в каменное основание ближайшей статуи, и Сарош резким рывком вылетел на мощный пьедестал, ухватился за тщательно вырезанную морду каменного зверя. Убедившись, что водяная тварь не вылезла из воды, чтобы стянуть его обратно, англичанин счел за лучшее тоже вернуться на твердую землю. Сарош в полутьме напоминал некое фантастическое паукообразное, распластавшееся по камню, цепко держащееся длинными конечностями за неподвижного зубастого исполина. Кисти рук и ступни казались совершенно прозрачными, смутно светлела маска – первым делом, забравшись на постамент, Сарош поправил ее – а глаза светились двумя золотыми точками. – Вы целы? – спросил Джарвис, озираясь – найти бы что-то, чем можно дотянуться до скульптуры, но ведь и расстояние немаленькое… Просто веревка? Если бы Сарош умел ходить по канату… А может быть, он и умеет… Вероятно, Сарош умеет все. Но не успел Джарвис сунуться к Панди за веревкой и обнаружить, что бенгальца и след простыл, как Сарош странно тряхнул рукой, глубоко и размеренно вдохнул и решительно спрыгнул в воду. Несколько мощных гребков, и он выбрался на землю, мокро поблескивая, как какой-нибудь обитатель пучины. В ладони у него лежал уже знакомый англичанину шнурок. Джарвис в который раз подивился бесстрашию Сароша – не всякий решился бы так вот прыгнуть в глубину с одним шнурком, уже наверняка зная, что там подстерегает опасность. Сарош закатал штанину – чуть ниже колена на желтоватой мокрой коже резко выделялась черно-багровая полоса. – Никакой раны, только кровоподтек… Дернул и потянул вниз, – снова охрипшим голосом сообщил Сарош и опять закашлялся. – Черт знает, что это такое… – Сирена, – задумчиво сообщил Джарвис, несколько перепутав собственные мысли с происходящим. – Кто? – изумленно переспросил Сарош, вытирая платком руки – на мокрых пальцах еще желтели остатки охры со стены. – Заманит пением, а потом – хвать, и на глубину, – пожал плечами Джарвис. – А вы нашли, что искали, сэр? – При чем тут пение? – дернув плечом, Сарош покончил с непонятным вопросом, и принялся одеваться – то, что намокло, на жарком солнце высохнет и на нем, – Да, теперь я знаю все, что нужно. – Интересно, куда делся Панди? – пробормотал Джарвис. – Надеюсь, что его унесло туда, – махнул рукой Сарош на проход, по которому они пришли. – В противном случае, проще будет забыть о нем, чем найти. – То есть как? – испугался Джарвис. – Мы же не можем?.. Но Сарош уже зашагал по проходу, и пришлось поспевать за ним, гадая, была это очередная странная шуточка, или как? 2. Панди обнаружился только на выходе из «поющей» пещеры, на солнышке – стоял там с таким мужественно-уверенным видом, словно вовсе не он примчался сюда, бледно-желтый от страха, тоскливо прикидывая, как далеко придется скрываться от генеральского гнева проводнику, не уберегшему любимого племянника лорда Фэйрнесса. Увидев героев целыми и невредимыми, он так шумно и многословно принялся восхвалять всех богов, что Джарвис только рукой махнул. Сарош прошел мимо бенгальца, как мимо пустого места, и уставился на небольшую толпу людей, среди которых светлели одеяния нескольких европейцев в пробковых шлемах. В центре толпы наблюдался знакомый брамин – он быстро и увлеченно что-то рассказывал. – Что происходит? – спросил Джарвис у Панди. – Глупый старик, – скривился тот – служба у англичан ставила его в собственных глазах выше даже браминов, – Он решился подойти ко входу в пещеру и подслушал речь богов. Теперь он рассказывает людям, что произошло чудо, и древние боги вернулись в храмы Эллоры. Он надеется, что сюда снова будут приходить толпы верных, и ему будут приносить много денег, – Панди поцокал языком с сожалением – то ли сочувствуя обманутому брамину, то ли завидуя его перспективам. – А этот куда? – удивился Джарвис, вдруг осознав, что Сарош присоединился к слушающим и даже успел затеряться среди них. – Он что, решил бросить нас? – Хорошо бы! – вырвалось у Панди. Но уже через несколько минут Сарош материализовался рядом с ними и махнул рукой, давая знак идти. – Вы слушали брамина? – поинтересовался англичанин. – Нет. Я дал понять кое-кому, что старик сошел с ума. Скоро они все будут в этом убеждены. – Но ведь он говорит правду! – возмутился Джарвис. – То есть… Он же действительно слышал… Зачем же?.. – Хватит уже чудес. За мной и так тянется – как вы там выразились? – след из легенд и домыслов. – Но по отношению к брамину это нечестно! – А то, зачем меня отправили в Амритсар, честно? – вдруг поинтересовался Сарош. – Так это… в их же интересах, – нашелся Джарвис. – Неужели? – Сарош помолчал, справляясь с новым приступом кашля и с хрипом сообщил, прежде чем замолчать надолго, – Разница между мной и представителями рода человеческого еще и в том, что я не скрываю, что всегда действую исключительно в собственных интересах. Джарвису показалось, что прозвучало это с искренней гордостью. 3. В виду стен Аурунгабада Сарош внезапно остановился и обратил к спутникам свою бледную личину с черными провалами глаз и рта. – Теперь я знаю, куда идти, – объявил он. – Сезон дождей завершился, а значит, завершилось их паломничество в храм Бховани в Биндахуне. Их осталось мало, и сейчас они все еще держатся вместе, останавливаясь в разных потайных местах. Но я знаю, где они сейчас. И Бухрам Хан среди них. – То есть, – Джарвис сглотнул. – То есть их там много? Сразу? – Они там все, – пожал плечами Сарош. – А значит, не представляет труда найти тех, кто нам нужен, – Он повернул лицо в сторону Панди, и бенгалец невольно отступил на шаг. – Тебе лучше остаться, – объявил Сарош и обратился к Джарвису. – А вы решайте сами. Вы понимаете, мсье Льон, куда мы идем? – Если кто-нибудь узнает, что я британский офицер, весь смысл операции… – Вы будете со мной, а никто не подумает, что я путешествую в компании британского офицера… Впрочем, я не настаиваю. Все предприятие действительно может потерять смысл. Но мне казалось, вас интересует другое. – Мисс Каур там? – спросил Джарвис. – Я не знаю, – ответил Сарош. – Она может быть там. Она была с ними… некоторое время назад. – Тогда я иду, – просто сказал Джарвис. Панди топтался на месте – ему не терпелось попасть в город и отвязаться от опасных спутников, пока они не передумали и не решили взять его с собой. Сарош кивнул и добавил несколько другим тоном – почти неуловимо мягче, – Паломники никого не убивают. По правилам. – А они всегда следуют правилам? – улыбнулся Джарвис. – Разумеется, нет, – пожал плечами Сарош. – А вы сами-то не боитесь идти прямо в гущу убийц… сэр? – немного неестественно весело поинтересовался англичанин. – Нет, – пожал плечами Сарош. – Я ведь – один из них. 4. Мне и до того доводилось много учиться … Кажется, мне было лет четырнадцать, когда мне в какой-то мере довелось стать учителем, и то, скорее, формально. В первый, но не в последний раз. Луиза, уделив мало внимания моим цыганским песням, зато научив играть на различных музыкальных инструментах и одарив меня академическими знаниями, дала мне гораздо больше, чем получила. Насколько это касалось музыки. Другой урок, который преподала мне первая женщина в моей жизни – первая, на которую я осмелился смотреть как на женщину и даже рассчитывать на взаимность – я не забуду никогда. Я не забуду и то, как стоял – известный цыганский колдун, которому подвластны все чудеса Веселенной, внезапно обратившийся в смущенного и ужасающе неуклюжего подростка – перед отцом Луизы, не менее меня самого изумленным полученным мной и предъявленным ему приглашением в его дом. – Я думал, что эта блажь у моей дочери уже прошла, – уже тогда он был не выше меня ростом, крепко сбитый, решительный нувориш со стальным блеском в глазах, который приглушался мягкой дымкой, стоило ему подумать о дочери. Твердо решив сделать из нее настоящую даму, достойную входить в лучшие дома Парижа, он сам преклонялся перед этой маленькой феей, особенно поражаясь ее успехам в музыке. – Я никогда ни в чем не отказывал Луизе, но это… Я готов платить вам за уроки, хотя ума не приложу, зачем ей народные песни? Вы действительно так хороши, как она говорит? – Он испытующе уставился на меня снизу вверх, и я едва удержался от того, чтобы пожать плечами – это было бы неучтиво. – Видимо, мадемуазель сочла… – начал я, но мужчина нетерпеливо махнул рукой и потребовал, чтобы я снял маску. О крайней степени моей растерянности говорит то, что я безропотно подчинился. Я уже привык к довольно внушительной реакции на это действие – воплям ужаса, а иногда и восторга, изумленному свисту, обморокам. Он лишь слегка вздрогнул, что и неудивительно, у человека, сколотившего гигантское состояние в период вскоре после Реставрации, в городе, раздираемом восстаниями, и должны быть крепкие нервы. Что самое странное, он был явно доволен, как будто вид моего лица его успокоил. У меня даже возникло глупое желание посмотреть в зеркало – может быть, что-то изменилось, и моя голова уже не напоминает череп, кое-как обтянутый иссохшей кожей с редкими прядями черных волос? Сделав мне знак надеть маску обратно, он позвонил служанке и приказал пригласить госпожу. А через несколько минут Луиза сама явилась в его кабинет, золотисто-воздушная, тонкая и светлая, как самая неисполнимая мечта. И улыбнулась мне. И это была прелюдия ко многим – впрочем, нет, всего лишь нескольким упоительным часам разговоров и музыки… и дерзких надежд. В какой-то момент, стоя перед пожилым джевадаром, я снова ощутил себя растерянным подростком, внезапно усомнившись, что мне открыта дорога в его мир. И сам Калиан Рао, как и отец Луизы тогда, был до крайности удивлен моим появлением. Но я пережил за прошедшие несколько лет больше, чем многие – за целую жизнь, и растерянность старика внезапно придала мне уверенности в себе. Любые сомнения остались в прошлом – вместе со звериной клеткой, вместе с Луизой… с матерью, которая не сумела одарить меня любовью. В мире, от которого я отказался, и который желал забыть. А для того, чтобы жить в мире, лежавшем передо мной, требовалась не только прочнейшая шкура, не пропускавшая удары, но и верное оружие. А что делать, если я не терплю крови? Джевадар Калиан Рао расспрашивал Зоран Каур, а она говорила что-то о великой Бховани и неких знаках. Свой бело-желтый платок она отдала мне. – Ты, – обратился ко мне джевадар. – Зачем ты пришел к нам? – Я хочу научиться убивать, как вы, – ответил я на тайном наречии тугов – кое-чему Зоран Каур успела меня научить, кое о чем я догадался сам, послушав сейчас их разговор и вспомнив то, что слышал в ту памятную ночь. Моя память почти абсолютна, а в особо напряженные моменты она еще обостряется. – Для этого ты должен стать одним из нас, – с сомнением заметил Калиан. – Но ты феринг. Как ты посмел явиться сюда? Неужели ты думаешь, что мы не убьем тебя только потому, что ты феринг? И ты еще смеешь просить… – Я не феринг, – слов не хватало, пришлось все-таки перейти на хинди. – Я вообще не принадлежу к людскому роду. И вы меня не убьете. Меня нельзя убить. В один миг, будто по сигналу – впрочем, это и было по сигналу! – на ветвях стройных тамариндов вокруг заухали совы, захлопали крыльями, тараща желтые глаза – любимые птицы Бховани. Джевадар и двое сопровождавших его мужчин вздрогнули и заозирались. Люблю подобные эффекты! Не зря же я наведался сюда заранее и все подготовил… Успех разыгранной мизансцены был очевиден, и уверенность вернулась ко мне в полной мере – в конце концов, волнение перед выступлением было мне хорошо знакомо. Как и ощущение собственной власти во время действа. Ничего особенно важного не происходило, и никто не осмелился бы потребовать от меня снять маску, никто даже не осмелился бы меня убить. Они боялись меня. Они не привыкли бояться, и все же я вызывал у них трепет, как и все, чего человек не может постичь. А значит, я был хозяином положения. Бело-желтый румаль возник на моей обнаженной левой ладони, резко светлевшей в вечерней полутьме, как по волшебству. А на предплечье правой руки легко опустился белоголовый коршун, оглянулся на незнакомых людей, сердито вскрикнул. Зоран Каур наблюдала, отступив в темноту, ее глаза снова блестели, отражая сияние звезд. Мои глаза, наверно, тоже горели в тот момент расплавленным золотом. – Умейте читать знаки, – проскрипел голос извне, а Чанкара в этот момент дернул головой, создавая полную иллюзию, что голос исходит от него. Я слегка подтолкнул птицу, и коршун снялся с руки и резко взмыл ввысь – соседство сов ему было неприятно, а голос снова произнес, – Умейте читать знаки! – уносясь вслед за птицей. Ах, если бы это был мой прежний голос! Тогда бы я не ограничился одной фразой, стоившей мне немалого труда. Впрочем, зрителям, как и сикхам в храме, было достаточно того, что они услышали. Кто знает, в конце концов, как говорят боги, снизойдя до человеческой речи? Джевадар и его спутники склонились передо мной и предложили следовать за ними. Если уж по вине представителей этой секты я лишился самого ценного, чем обладал, пусть возместят. Способность убивать, в конце концов, завораживает не менее, чем способность создавать. Я с детства стремился обрести власть над жизнью и смертью… 5. Я не видел Зоран Каур несколько месяцев и был поражен тому, насколько она изменилась за этот не очень большой срок. Она страшно похудела, щеки ввалились, и от этого глаза казались еще больше – уже против всяких пропорций – железный браслет, раньше плотно сидевший на запястье, теперь свободно болтался. Не знаю, изменился ли я сам. Впрочем, да. И даже очень, только, надо полагать, не внешне, и вряд ли заметно для окружающих. Мы расположились в роскошном оазисе, ожидая прибытия богатой добычи – впрочем, материальная прибыль официально ценилась не так высоко, как сама жертва – приближенный Хайдерабадского низама, с семьей. Туги предпочитали не совершать громких убийств, но в этот раз все знаки были совершенно прозрачны, а тот, на кого указала Бховани, должен умереть непременно. Для участия в столь значительном предприятии собралось несколько банд, а я был не слишком высокого мнения об этих самых «знаках», и предполагаемая добыча представляла для меня немалый интерес. Я привык не зевать, если возникала возможность поживиться, и крепко подозревал, что кто-то опытнее меня в этом ремесле и рангом повыше, собирается хорошо нагреть руки. Поэтому предстоящая встреча обещала много увлекательных впечатлений. Но накануне встречи Калиан зачем-то отозвал меня – я думал уже, что у него ко мне какое-то особое поручение, однако он только сообщил, что в оазис явилась Зоран Каур и желает непременно переговорить со мной прямо сейчас. Калиан просил меня разобраться с ней побыстрее – он поручил одному молодому пареньку проводить ее в основной лагерь, и тот должен успеть вернуться к ночи. А оставить Зоран Каур с нами нельзя – она непосвященная, и не должна быть свидетелем ритуалов душителей. Белобородый Калиан был исключительно благообразен на вид, именно таким представляешь себе истинного гуру – мудрого, благожелательного наставника, испытавшего и познавшего все. Даже я, не раз убеждавшийся на своем веку, насколько обманчива бывает внешность, не поверил бы, не зная наверняка, что этот добродушный пожилой индус своими руками отправил на тот свет (или вернее будет сказать, в следующее воплощение?), по меньшей мере, пять сотен человек. Он был очень популярным в среде тугов джевадаром. Старый джевадар когда-то был товарищем Джуры, и оказался в британском плену вместе с ним. – Бховани было угодно, чтобы мы с несколькими другими тугами перепилили прут в окне тюрьмы веревкой, смоченной в масле и усыпанной кремневой крошкой, и выбрались на волю, – рассказывал он, а потом добавил, поморщившись, – Веревка пригодилась и после. Но была кровь: кремень царапал горла. Бховани не обрадовала эта жертва… Калиан в память о товарище содержал женщину и не отказывал ни в одной просьбе… Не знаю, как далеко мне удалось зайти по пути душителя. Большинство членов секты – не все, конечно – приняли меня как нечто само собой разумеющееся, с уважением отмечая мои невероятные на их взгляд успехи. Стоило мне отказаться от европейской одежды, и они уже не узнавали во мне феринга и смотрели на меня с благоговейным страхом, а некоторые – с неким покровительственным одобрением. Я находился в самом подходящем по их меркам возрасте, чтобы стать буртотом – собственно, душителем. Не все туги были этого достойны, некоторые только помогали в совершении убийства. Бховани не имела для меня ни малейшего значения, а гоур, желтоватый священный сахар, был приторно сладок и омерзителен на вкус, но маска или плотная ткань, скрывавшая мое лицо, не позволяла им видеть, как я невольно кривился, когда вынужден был причащаться им. Отведавший гоура становился тугом на всю жизнь. Это знали все. Отведавший гоура, где бы он ни был, чем бы ни занимался, будет всегда возвращаться к себе подобным и жаждать снова изведать мрачное очарование власти над смертью. Я уже убедился к тому времени, что наркотики на меня действуют слабо. А может быть, в силу своей особости, я просто не мог стать настоящим тугом, как не мог стать настоящим цыганом, или… или просто человеком. Таким, как все. Впрочем, в ту пору мне этого совершенно не хотелось – я желал от жизни совсем иного… Это пришло позже, когда я вволю наелся и приключений, и власти, богатства… Но главное – за месяцы в обществе тугов я свыкся с потерей голоса. Был занят другим. А наука смерти увлекла меня целиком и полностью, и я как-то не обращал уже внимания на то, что неделю за неделей не держал в руках скрипку. И желания такого не возникало… Я спешил разделаться с Зоран Каур, прекрасно понимая, что Калиан хочет, чтобы этой ночью все, на кого он мог положиться, были под рукой. Он тоже был из тех, кого, в первую очередь, интересовало золото. Но, увидев ее, я мгновенно забыл и о засаде, и о добыче, и только прошептал еще более хрипло, чем обычно, – Что случилось? Женщина сжала страшно тонкие смуглые руки, обхватив одну другой, и сказала, совсем тихо, – Я пришла попросить у тебя кое-что. Ты не можешь мне отказать. Я нетерпеливо дернул плечом, конечно, я готов был выполнить любую ее просьбу, хотя разговоры о долге и обязанности всегда только раздражали меня. – Где румаль, который я дала тебе? – спросила Зоран Каур. Я достал румаль и протянул ей, не понимая, в чем дело, и женщина взяла платок, не коснувшись моей руки, я только и почувствовал, как шелк легко и нежно ускользает из моих пальцев. – Зачем? – спросил я, вспомнив, что платок будет мне необходим через несколько часов. – Я заберу его, – сказала Зоран Каур. – А ты уйдешь отсюда. И забудешь о тугах все. Они не будут тебе мстить – тебя считают бессмертным. – Что ты говоришь, черт возьми! – поразился я. Зоран Каур вздохнула, ее глаза влажно заблестели от слез. – Я много думала… и поняла, что ошиблась. Ты никакой не избранник богини, ведь так? – она шагнула вперед, еще больше сократив расстояние между нами. – Я видела факира, игравшего на дудочке, и… Скажи, ведь ты умеешь повелевать любыми птицами? Это просто твоя музыка? Я пожал плечами, – Любыми, не любыми, как повезет. Ты лучше объясни, что с тобой? Почему ты?.. – Я умираю, – просто ответила Зоран Каур. – Я могу что-нибудь?.. Я знаю некоторые травы, но… – начал я, но она покачала головой. – Я думала… В Харимандире мне показалось, что у меня будет ребенок. Поэтому я и хотела уйти оттуда. Джура не принадлежал к кшатриям… К нашей касте. Дитя Джуры должно было стать тугом. Но теперь… Все иначе. Теперь я все знаю. И я не хочу, чтобы ты остался среди них. Ты уйдешь? Прямо сейчас. – Я должен отомстить Бухраму. Его же оружием, – нахмурился я под маской, она шевельнулась из-за движения складок кожи на лбу. – Нельзя ради этого отказываться от своей жизни, – настойчиво проговорила Зоран Каур. – А перед тобой лежит вся жизнь. Это я тоже поняла слишком поздно. Ведь ты еще только… – Какая там жизнь! – отрезал я, совершенно растерявшись. Мозг окутывала знакомая муть, где-то во лбу возникла тупая боль. Я хотел, чтобы она исчезла. Я не хотел ее видеть. Тем более – видеть ее такой. Где-то вдали уже несколько минут дрожала мелодия, теперь она превратилась в сухой перестук костей, лишенных плоти – я знал эту музыку, сопровождение кошмарной dance macabre, она то и дело являлась мне во сне. – Мне сказали, что никто из людей Калиана ни разу не слышал твоей музыки. Ты ни разу не играл. Почему? – Зоран Каур протянула руку к моей маске. Может быть, хотела снять, чтобы увидеть выражение лица? Как будто у него может быть выражение… Цыгане говорили, что не могли понять даже, когда я улыбался. Хотя сам я себя в зеркало никогда особо не рассматривал. Разве что в случае травмы – но это случалось редко, лицо обычно защищала маска – или ради эксперимента. Вероятно, я мог прочесть на собственном лице только выражение отвращения или боли. Впрочем, мертвое лицо, исполненное восторга или нежности, улыбка изуродованных губ, приоткрывающая вечный оскал… Это, наверно, еще более жуткое зрелище. Я резко отшатнулся, так что женщина едва не потеряла равновесие. Не из страха, что она сорвет с меня маску. А оттого, что понял – мне необходим сегодня ее румаль, а отнять его ничего не стоит. Она в сотню раз слабее меня, тем более – теперь, мне ничего не стоит вырвать платок из-под ворота ее одежды, куда она спрятала его, оттолкнуть… Женщина сейчас такая легкая и тонкая, ее душе немного нужно, чтобы оторваться… и исчезнуть. И блеск ее ненормально огромных глаз не будет терзать меня… Может быть, и пляска смерти тогда прекратится? Я шагнул назад, Зоран Каур не без труда устояла на ногах, и слезы тонкими дорожками заструились по впалым щекам. – В какой-то момент я думала, что богиня поможет мне. Но я ошиблась. Я не хочу, чтобы ты стал жертвой этой ошибки, – Она прижала руку к груди и стиснула сквозь ткань бело-желтый платок. – Обещай мне, что Сарош, Голос с неба, никогда не превратится в Ангела Смерти. Я ничего не сказал. А Зоран Каур просто повернулась и ушла. Не знаю, как она добралась до деревни, дал ли ей Калиан провожатых, искал ли меня, и чем закончилось ночное предприятие. Потому что, никому не говоря ни слова, я оседлал Айраса и уехал оттуда. Просьбу Зоран Каур нельзя было не выполнить. А может быть, она была права. Я уже узнал у тугов все, что хотел, к чему же было задерживаться среди них? Сахар этого явно не стоил. 6. Пустота всегда подстерегала меня на жизненном пути. Я то и дело внезапно – всегда это было внезапно, всегда неожиданно и жестоко – оказывался у ее края. Жизнь в очередной раз как-то обрывалась, вернее сказать, где-то между мной и окружающим с лязгом и грохотом опускалась дверца клетки, и я оказывался один, и вокруг – только мрак и одиночество, мои единственные верные и постоянные спутники. Расставшись с тугами, я не раз вспоминал, как покинул табор, когда у меня начал ломаться голос. Нашелся ученый человек, который посоветовал мне отказаться на время от пения, и я почувствовал резонность совета. Но это стоило мне места в фургоне. За отсутствием голоса пришлось в ускоренном темпе осваивать иные искусства, но отношения с цыганами, и так не блестящие, испортились окончательно. Кто же мог знать, что спустя невероятно короткий срок, у меня обнаружится поистине волшебный голос, из-за которого ко мне вновь и вновь цеплялось прозвище, на время даже ставшее моим именем – Анджело? Видимо, в моем голосе действительно было что-то от небожителей, хотя мой облик, казалось бы, обрекал меня таиться под землей. И вот, мой голос вновь покинул меня, и новообретенные навыки, как выяснилось вдруг, не могли восполнить эту потерю. Кроме того, меня стали безостановочно мучить кошмары с пляшущими скелетами, музыкой, играемой на костях, отовсюду шелестевшей во тьме. После ухода от тугов они почти не отпускали меня, словно явление Зоран Куар… или ее облик, дыхание смерти, которое я ощущал более явственно, чем кто-либо, открыли кошмарам дверь, указали на меня как на самую подходящую жертву. Я вернулся к сикхам, встретившим меня довольно равнодушно. Как и предполагалось, никакое чудо не могло спасти Пенджаб от поражения. Со дня на день англичане должны были одержать победу. Кто знает, что ждет тогда священные книги? На некоторое время я остановился в городе, недавно выдержавшем тяжелый штурм, однако сумевшем пока что оборониться. И сразу же нашел себе место в военном госпитале. Медицина всегда привлекала меня, хотя почерпнутые знания, как и в прочих областях, были довольно хаотичными. Тем не менее, эти знания порой бывали жизненно необходимы – не раз уже приходилось латать собственную шкуру, я не мог доверить посторонним людям столь ответственное дело. А в госпитале имелся богатейший материал для приобретения практических навыков. Заодно я получил доступ к некоторым препаратам, а также старинным книгам по медицине, хранившимся у управляющего госпиталем. Нашел я там и дурманы, способные усмирить на время боль истерзанной души – пробуждения по ночам в ледяном поту и с дикими воплями среди раненых были частным явлением. Я, однако, только лишний раз убедился, что на меня эти снадобья оказывают столь слабое действие, что не стоит и связываться. В помощи раненым сикхам мне мерещилась некая косвенная возможность отплатить Зоран Каур… Да и британцам заодно! В госпитале я впервые вне секты опробовал мастерство душителя. 7. Стоны сикхского воина, сильно обгоревшего во время штурма, до ужаса монотонно пробивали ночную глушь, и я быстро понял, что не сумею сосредоточиться на содержании любопытного трактата. Я сердито захлопнул книгу, посидел еще несколько минут, слушая эту нескончаемую песню боли – механическое однообразие стонов почти что завораживало, как работа отлаженной машины. Но кто-то еще заворочался, кто-то всхлипнул, начали просыпаться другие, и я встал с места и направился к обгоревшему. Я взглянул на его объеденное огнем лицо, единственный уцелевший глаз, слепо уставившийся в потолок, и вздохнул. Ясно было, что он едва ли доживет до утра. Просить его стонать потише было бессмысленно, я растерянно оглянулся и, кажется, сам не заметил, как подхватил оставленный врачом на столике моток кетгута. Захлестнул за шею мужчины, затянул и дернул, по всей науке, мгновенно переломив шейные позвонки. Никто ничего не заметил, и едва ли кто-нибудь будет разбираться, от чего именно наступила смерть. Я высвободил петлю и выбросил, а потом принялся задумчиво перебирать пальцами оставшийся кетгут, сплетая сложные узлы и мгновенно распуская их, свивая нити в тугой шнурок – мне нравилась их податливость. И еще у меня возникла идея… 8. Естественно, возня в госпитале мне очень скоро наскучила, кроме того, британцы наступали, а я не испытывал ни малейшего желания с ними общаться. Они наверняка считали, что я мертв. Поэтому я вернулся в Амритсар и на некоторое время остановился там. Не без гордости продемонстрировал владение петлей Рустуму, тот только покачал головой, хотя глаза его снова как будто немного улыбались. Рустум искренне поразился при одной мысли, что кто-то готов продемонстрировать ему тайные приемы тугов, но, убедившись, что это правда, явно испытал облегчение – может быть, потому что понял, что настоящего душителя из меня не вышло. И желания перенять науку у меня, или хотя бы разобраться в ней подробнее Рустум не проявил. Зато через некоторое время ко мне обратился сам Джаскират Сингх. Я изучал декор стен Харимандира, когда старик подошел ко мне, вывел из храма и сделал вполне недвусмысленное предложение. – А Грантх саиб одобряет подобные действия? – скривился я под маской. – Чтобы победить сильного противника, приходится учиться его собственным уловкам, – философски вздохнул Джаскират. – Рустум сказал мне, что вы в совершенстве овладели фанси. – Овладел, – подтвердил я, – Хотя далеко не в совершенстве. И это вовсе не значит, что я стал наемным убийцей. Джаскират поморщился – до чего же люди не любят, когда вещи называют своими именами! – И это не моя война, – добавил я. – Войны мне вообще… неинтересны. – Мы тоже на эту напасть не напрашивались, – сухо заметил Джаскират. – Это вы, феринги, явились сюда со своими дальнобойными орудиями и пожелали присвоить наши земли. Мы вынуждены защищаться. – Я не один из вас, и не один из них, – напомнил я. – И пожелал бы остаться сам по себе. И я уже достаточно сделал для вас – не потому что восстановил Ади Грантх, а потому что побрезговал уничтожить его своими руками, мысленно добавил я, глядя в глаза старику. Тот тяжело вздохнул, кивнул головой и ушел. А я в тот же день собрался и покинул Амритсар. Рустум говорил, что в городах Серингара к северу от Пенджаба необыкновенно красиво – а все, что красиво, непременно нужно увидеть. Айрас не смог бы последовать за мной в горы, как ни умен был красавец-араб, на почти отвесных склонах среди катаракт Серингара он сильно уступал местным плотным и коротконогим пони-гоутам, умевшим удержаться на самой крутизне – вот только, сидя на пони, я задевал ногами за камни и траву. Я оставил Айраса в одной из деревень в низовьях гор, приказав ему не скучать – можно было не сомневаться, что вскоре я вернусь за ним. Я уходил в горы навсегда, а сам прекрасно понимал, что скоро мне станет тоскливо в обществе серн, орлов, и – может быть – жителей затерянных в глуши деревушек, и меня опять потянет в большие города. Всю свою недолгую по средним меркам жизнь я метался по свету, как Агасфер, Juif errant – на мне словно бы тоже лежала проклятье, постоянно гнавшее вперед. Но иногда возникало желание отдохнуть. Мне хотелось покоя, и хотелось, чтобы ночные пляски скелетов оставили меня. В конце концов, я обосновался в забытом всеми горном храме, обнаружив при входе изображение Бховани. Все-таки, не совсем чужая… Стать местным божеством я вовсе не стремился, хотя жители окрестных деревень, видимо, почитали меня то ли за святого, то ли за наоборот, иногда даже подносили подачки – из страха или благоговения. Я же оправдывал свою репутацию, развлекая их пением скрипки, далеко разносимым чутким горным эхом по ущельям. Здесь редко бывали чужие, и я никак не думал, что кто-то знакомый сумеет признать жонглера и шпиона в серингарской достопримечательности. С кошмарами я покончил – это оказалось на удивление легко, в светлом спокойствии Луа нулла решение пришло сразу. Я перестал гнать их от себя, а просто прислушался и попробовал воспроизвести являвшуюся во сне мелодию. Кошмары исчезли моментально, словно увидев отраженной звуками скрипки собственную омерзительную сущность. Мне ли не знать, каково это… А дьявольские перепевы наверняка подтвердили мою репутацию у горцев, почитавших меня за опасного ракшаса. Между делом, я продолжал развивать изобретенную мной технику владения петлей, соединив науку душителя с навыками метания аркана, освоенными в таборе, и готовил травяные настои, призванные вернуть мне голос. Имя Сарош так и прилипло ко мне, но совершенно не оправдывало себя – впрочем, на расстоянии голос моей скрипки, вероятно, казался моим собственным. Что же до собственного голоса, несмотря на всю работу по его восстановлению, я ни разу так и не попытался запеть. Я просто боялся. Я легко мог сорвать его навсегда, без надежды на восстановление… В горах я провел сезон дождей, и только потом, вернувшись в Пенджаб, узнал, что в это время был взят Мултан, и англо-сикхская война завершилась с вполне ожидаемым результатом. Чанкара, в отличие от Айраса, свободный и самоуверенный на своих крепких, длинных крыльях, последовал за мной в Луа нуллу, хотя, как и прежде, держался сам по себе, не желая становиться ручной птицей. Привязавшись ко мне где-то в глубине своей летучей души, он в то же время не искал ни дружбы, ни заботы со стороны другого существа. В этом мы с ним были схожи. Я завидовал ему – имея крылья, можно не беспокоиться о том, что думают о тебе те, кто прочно привязан к земле гравитацией. Я старался быть свободным. А потом явился этот феринг… Я настолько вжился в образ индусского факира, что, увидев его в первый момент, мысленно отметил именно как феринга. Потом уже – как офицера Ост-Индской компании. И понял, что соскучился по племени, из коего произошел, хотя и не относил себя к его представителям. К тому же, его приход взметнул картины прошлого, уже слежавшиеся в покое в глубинах памяти, как взлетает под ударом ноги озорника ворох сухих осенних листьев. Я вспомнил, что так и не разыскал Бухрама, и если раньше я едва ли мог выступить против него с его же оружием, как мне хотелось, то теперь я в достаточной мере разработал свой метод владения петлей. И я снова вспомнил о существовании Зоран Каур. Глава пятая 1. – Надо же, как близко! – фыркнул Сарош, у него даже фырканье теперь звучало удивительно мелодично. – Но, могу поклясться моей скрипкой, они так ничего и не заметят! – и он вернул Джарвису его замечательный бинокль с 12-кратным увеличением, который каким-то чудом благополучно пережил все превратности путешествия, вероятно, потому что Панди было категорически запрещено касаться его. Растянувшись в густой траве под сенью большого тамаринда во всю свою невозможную длину, Сарош очень напоминал какую-нибудь тропическую змею, причем наверняка смертельно ядовитую. Может быть, найю? Джарвис с содроганием вспомнил найю, которая приползла к ним вчера вечером. Он ожидал, что Сарош благополучно придушит ее своей петелькой, но тот только тихо что-то насвистел змее сквозь зубы, и она – как у ярмарочного актера – принялась танцевать, поигрывая капюшоном. А потом уползла по своим делам, к большому облегчению британца – он не удивился бы, если бы найя увязалась за Сарошем в надежде послушать еще. – Это ведь сипаи? И британский офицер? – посмотрел Джарвис в бинокль. – Победитель, – презрительно хмыкнул Сарош. – Полагаю, нам опасаться нечего, – Он легко поднялся и быстро отошел за деревья. – Мы вернулись на территорию Пенджаба? – удивленно спросил Джарвис. – Очевидно да, – пожал плечами Сарош. Теперь он был уже не так молчалив, как прежде, и Джарвис ловил себя на том, что иногда старался поддерживать разговор с Сарошем только для того, чтобы не умолкал его удивительно приятный, мягкий и звучный голос. Снова на удивление приятный. Но сейчас ему было не услаждения слуха – он был не на шутку рассержен. – Значит, мы сделали такой большой крюк? А вы никак не могли вычислить местонахождение тугов без таких больших затрат времени и усилий… сэр? – Вероятно, мог бы, – просто ответил Сарош, не оборачиваясь. – Так какого же дьявола?.. – взвизгнул Джарвис, на что его спутник ответил все с тем же невыносимым спокойствием: – Мне просто хотелось изучить их систему оповещения собратьев в пещерах Эллоры. Я много слышал об этих барельефах. – У меня нет слов, – просто сообщил лейтенант. – Может статься, вам следовало бы благодарить меня за эту задержку… – тихо, видимо, для себя пробормотал Сарош, и прозвучало это до того мрачно, что у Джарвиса внезапно пропало настойчивое желание разрядить карабин в обтянутую черным спину с резко выступающими лопатками. – О чем это вы? – спросил он. Сарош резко обернулся. – Мсье Льон, у вас еще есть возможность развернуться и идти назад. Или присоединиться к вашим товарищам, – Он кивнул головой в сторону лагеря сипаев, – С Бухрамом я разберусь один. И это действительно опасно. Джарвис только махнул рукой, показывая, что не видит смысла в дальнейших разговорах. 2. Густая лесная поросль накрыла старинный город буквально с головой, до самых верхушек округлых пагод, выстроенных в невообразимо далекое время, как порой пустынные пески накрывают гигантские сооружения, оставляя лишь бескрайний всепоглощающий и равнодушный серый простор. Джарвису уже приходилось видеть заброшенные города, почти полностью проглоченные джунглями, где в огромных залах бродили шакалы, из окон выглядывали вездесущие мартышки, и, вместо веселых приветов базарных зазывал, звучали пронзительные крики тропических птиц, а из оплетенных плющом или лианами ворот поблескивали влажные глаза пугливых оленух – таких огромных, нежных и полных робости глаз не увидишь ни в одной зенане. Здесь же было поразительно тихо, особенно, учитывая, что наступил вечер – пора было пробуждаться ночным созданиям, самым жестоким и опасным обитателям джунглей. Таким, как Сарош, подумал Джарвис. Как и всякая ночная тварь, его спутник на глазах оживал с приходом темноты, движения становились все размашистей, золотые глаза посверкивали в черных глазницах, быстро оглядывая заросли. Но ничьи больше глаза не блестели в свете луны, лишь раз, отодвигая свисающие лианы, Джарвис едва не схватился за узкую змейку, да еще впереди мелькнула в темном дверном проеме маленькая юркая тень – шакал. Идти было совсем не трудно, несмотря на густой подлесок, даже ведя лошадей за собой – похоже, здесь часто ходили люди. Ветви, стремившиеся перекрыть путь, были обрублены, Сарош, подобно кошке, обладавший развитым ночным зрением, шел по протоптанной тропе, как по улице, и даже Джарвис редко спотыкался – глаза привыкли к темноте, да и кроны деревьев, смыкавшиеся над головой, то и дело пропускали яркий лунный свет. В какой-то момент Сарош насторожился, замер на месте, но почти сразу двинулся вперед и пошел заметно быстрее, чем раньше. А через несколько минут и Джарвис, наконец, услыхал то, что до него выхватил из шелеста листвы звериный слух Сароша. Лошадь Джарвиса беспокойно зафыркала, первой учуяв странный сладковатый запах, но Сарош оглянулся, что-то пошептал ей, слегка коснувшись бархатных ноздрей тонкими белыми пальцами. Джарвис стиснул поводья, ожидая, что сейчас лошадь и вовсе шарахнется. Он знал, что руки у Сароша ледяные, и чем-то странным иногда веет от его кожи – как из отверстой могилы. Однако лошадь, наоборот, совсем успокоилась и словно бы даже как-то виновато потупилась под высокомерным взглядом обернувшегося Айраса. Вот уж кто абсолютно точно знал, когда следует вести себя тихо, а когда можно и поиграться, дать волю пылкой арабской крови. Джарвис легонько потрепал свою чалую по шее, из солидарности. Местами приходилось переходить вброд ручьи, а потом они даже взобрались по приготовленному, как лестница, стволу дерева на крышу полупогребенного в земле и мху здания и прошлись по ней, чтобы с обратной стороны спуститься по груде обломков, в которую превратился осевший минарет. Лошадей Сарош оставил перед этой странной преградой, пообещав Джарвису, что его аль-нагди не потеряется и чалой не даст пропасть. – Но крупные хищники… – заикнулся Джарвис, и Сарош резонно прервал его: – Вы здесь видели хоть одного? В старом городе собралось столько народу, что они успешно распугали все зверье. На покатой крыше Сарош вытянулся во весь свой рост, всматриваясь в темноту, Джарвис, глядя на него, привстал на цыпочки, но не разглядел ничего, кроме пляшущих во мраке огней. – Вы дадите слово чести, что никогда никому не расскажете о том, что увидите здесь? – Слово чести, – кивнул Джарвис. – И вы его сдержите? – фыркнул Сарош сквозь маску. – Я британский джентльмен! – прошипел Джарвис. Желание вызвать Сароша на дуэль у него возникало много раз, но ясно было, что это дело бессмысленное. На чем состоялась бы дуэль? На удавках? – Я так и подумал, – удовлетворенно кивнул Сарош. – Как это удобно, верно? А вот я бы наверняка не сдержал слова. – То, что вы, сэр, не джентльмен, было ясно с самого начала, – пробурчал Джарвис несколько противоречивую фразу. Но она точно отражала его отношение к Сарошу. Тот ничуть не обиделся, а просто, не говоря ни слова, пошел дальше – легко спускаться по осыпавшимся глыбам, ранее составлявшим стены минарета. Удобно ему шагать на таких-то ходулях! Дальше идти стало еще легче – самый центр заброшенного города, видимо, немного расчистили. Огонь, как оказалось, горел в нижнем помещении обширной пагоды, сплошь опутанной плющом или чем-то еще вьющимся и ползучим. Сарош шагал решительно и уверенно, как будто хорошо знал здесь все и имел полное право здесь находиться. Несколько улиц древнего города вблизи пагоды были вовсе освобождены от лишней растительности и приняли вполне жилой вид, как у какой-нибудь деревни на пороге наступающих джунглей. Люди, попадавшиеся им на пути – среди них были и мужчины, и женщины – провожали Сароша и британца недоуменными, но в то же время почтительными взглядами, и если до того Джарвис испытывал большие сомнения в собственной безопасности, то теперь их полностью вытеснили азарт и волнение, то радостное, то тревожное. Впрочем, волнение его было иного рода, чем на большой высоте, просто где-то внутри что-то трепыхалось и било крыльями, и в голове возникало откуда-то: а какая, к дьяволу, разница, доживу я до завтра, или нет? Если только… От этих мыслей он даже почти не ощутил дискомфорта, спустившись с крыши тех руин, правда, и высота была несерьезная, а о каком-то там Бухраме и государственных интересах он вспомнил только, когда оказался внутри пагоды и увидел перед собой, по меньшей мере, пару сотен смуглых лиц. Множество людей в одеяниях самых разных каст и занятий, богачей и нищих, преимущественно мужчин, сидели ровными рядами вокруг костра, дым от которого лизал основательно закопченный потолок и уходил в пробоины в стенах и окна. Все разговоры и тихое пение смокли, хоть и не сразу, но к тому моменту, когда Сарош подошел к костру, во всем помещении стало совершенно тихо. И Джарвису это показалось совершенно естественным. Когда Сарош заговорил в этой тишине, и его голос, спокойный и негромкий, как легчайшая кисея, подхваченная ветром, взлетел над десятками голов к темному своду и заиграл там, повторенный певучим эхом, люди словно бы вовсе перестали дышать, чтобы только ничем не нарушать его звучание. Правда, Джарвис не понимал, что говорит Сарош, но сам голос звучал так, что хотелось вытянуться в струну, и даже на цыпочки встать. А когда один исключительно привлекательный мужчина вдруг поднялся на ноги, страшно побледнев, Джарвис понял, что уже видел его раньше в британской резиденции в Дели, и догадался, что это, наверно, и есть тот самый Бухрам Хан. 3. Я шел вперед, а вокруг было совершенно тихо, только блестели в свете костра десятки глаз, и приторно сладкий запах гоура, от которого немного плыло вокруг, упорно пробивался в прорезанные в маске ноздри. У англичанина вид был ошеломленный, и неудивительно: в тесном, из-за количества живых, дышащих человеческих тел, помещении было душно и жарко, и коварные миазмы отравы, казалось, заменили собой самый воздух. Было поразительно тихо, и раздражающе громким мне представлялся свист собственного дыхания, вырывающегося сквозь прорези маски – в ту пору эти отверстия были прорезаны довольно грубо, и иногда мое дыхание звучало излишне шумно. И еще громче в висках, в запястьях, везде отдавалось биение пульса. Англичанин остался стоять, кажется, привалившись к стене у входа, но мне не было до него дела в тот момент, в конце концов, я не один раз предлагал ему вернуться в Дели. Он сам сюда пришел. Надо думать, от одного запаха наркотика большого вреда не будет. А если и будет – мне-то что? Свою роль он успеет сыграть. До крепкого, широкоплечего и – я хорошо это знаю – дьявольски сильного и ловкого мужчины, поднявшегося на ноги по ту сторону костра, мне тоже, по большому счету, не было дела. У нас уже было несколько оказий встретиться, однако Бухрам ловко избегал свидания, и вот теперь он сразу понял, что именно его ищу я в толпе, и сам встал мне навстречу. А кто сказал, что будет иначе? – те, кто служат смерти, сами всегда должны быть готовы держать перед ней ответ. Но как же изумлен был бы Бухрам, если бы знал, сколь мало значит он для собственного будущего палача! Не ради Бухрама стоял я здесь, и не из-за Бухрама у меня бешено колотилось сердце – я не ощущал его таким живым уже несколько лет… И мой голос звучал смертельно безразлично, когда я объявил о преступлениях Бухрама во всеуслышание. То есть, безразличие в нем присутствовало, однако я позаботился о том, чтобы его ясно услышали все присутствующие. Я бы сам себе не простил, если бы испортил собственный эффектный выход. Некоторые лица были знакомыми, а всеобщее выражение изумления, испуга и мистического восторга давно уже стало привычным – я знал его с детства. И мой голос, холодный, резкий и безжалостный, словно серебряный клинок, рассек густой и сладкий дурман. Короткими, как удары сикхского меча, фразами я обвинил Бухрама в том, что он предал Бховани, встав на службу человеческой политике, обратив священный ритуал в средство наживы. В том, что он нарушил законы, избрав жертву, при отсутствии знаков, избрав жертвой музыканта – ослушавшись старинной заповеди. В том, что не отступился, несмотря на дурные приметы, презрев ясно проявленную волю богини. Бухрам стоял все это время, не двигаясь и словно бы не дыша, глядя мне в глаза – вернее, в две черных дыры, так как глаза мои в близком свете костра, скорее всего, вовсе были неразличимы в черных тенях под маской. – Это серьезные обвинения, – медленно произнес Калиан Рао – я только сейчас заметил его на каменном возвышении, он определенно был кем-то вроде председателя нынешней встречи. – Подобные проступки заслуживают изгнания из общества тугов. Ты пришел, чтобы требовать справедливости? Но почему, в таком случае, как каждый верный служитель богини, ты не пришел в Биндахун поклониться ей? Краем уха я уловил шуршание и шепот вокруг. Впрочем, большинство присутствующих были уже довольно одурманены, чтобы спокойно и не без удовольствия наблюдать, даже если бы я покусился на жизнь их вождя. Или же броситься на потенциального врага и разорвать его в клочья, укажи его тот, кто сумеет на время завоевать их доверие. – Я ничего не требую и не намерен доказывать. Я просто предупреждаю, что вскоре Бухрам будет мертв, чтобы все знали, что это означает. Я не рискнул бы даже пытаться объяснить самому себе, зачем мне все это было нужно. Может быть, потому что убийцей я не был, а дуэли у тугов не приняты. Потому, что мне хотелось придать нашему с Бухрамом делу некую видимость свершения правосудия. Или я просто любил находиться в центре внимания… Реакция на мое выступление меня порядком удивила. Никто не подверг мои слова сомнению, никто совершенно не усомнился в моем праве вершить волю Бховани. Шепотки разбежались от центра к стенам, как круги по поверхности воды от брошенного камня. – Знаки! – то и дело вырывалось из общего суматошного гула. – Были знаки! Что ж, если им померещились какие-то знаки, объясняющие мое поведение – тем лучше. Я сам не верил в то, что шарахнувшаяся в кустах птица или перебежавший дорогу шакал должны как-то влиять на чьи-либо поступки. И прекрасно знал, что многие туги считают так же, и золото, будь то рупии или фунты, ставят выше волеизъявлений таинственной многорукой дамы. Я просто давно уже поклялся самому себе, что больше никому никогда не позволю обидеть меня и уйти безнаказанным. Мне за мою короткую жизнь досталось вдоволь и ударов, и издевательств, хватит… Бухрам переступил на месте, словно вдруг осознав, что уже несколько минут совсем не двигается. И возможно – даже не дышит. Усмехнулся. – Говорят, ты сам Иблис, саиб без лица? – тихо произнес он. – Вот и ладно. Мы еще посмотрим, кто кого. Теперь я не испугаюсь чудовища, которому пришлось учиться священному искусству у таких же мастеров, как я. А я-то, было, поверил, что ты и вправду – непобедимый демон, с которым неспособно справиться даже британское коварство. Поэтому советую тебе держать ладонь на уровне лица. Я учтиво поклонился и поблагодарил его за совет. – А теперь присоединяйся к нам и восславь прекрасную Бховани, – Калиан протянул мне желтый комок гоура, который я с поклоном принял, внутренне содрогаясь от одного предвкушения этой мерзости. Когда я, наконец, вспомнил о своем спутнике и оглянулся на выход, британец мирно дремал, привалившись к стене, сморенный тяжелым душным дурманом, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. 4. Сарош облюбовал себе пустой домик на краю города, вернее сказать, уже за краем его обжитой части. Истинные границы старинного поселения расплылись и потонули в сплошных зарослях. И в этом домишке было уже не так тихо и спокойно, как в цивилизованных частях города, если их можно так назвать. Джарвис ощущал себя в точности так же, как если бы они разбили лагерь просто в глухой лесной чаще, да еще пришлось поначалу шугануть из дома стайку мартышек. Впрочем, Сароша их присутствие совершенно не смущало, похоже, сообразительные твари не рисковали раздражать его, и только Джарвис был вынужден постоянно присматривать за собственными вещами. Британцем все еще владело тревожное возбуждение, заставлявшее его много говорить, кроме того, из головы его еще не выветрился пьяный аромат гоура. – Так вы полагаете, они не убьют меня из опасения, что я выдам их секреты? – небрежно поинтересовался он, ощущая себя слегка навеселе. – А что вы можете увидеть такого, что ваши власти не знали бы, мсье Льон? – дернул плечом Сарош. – В другой раз они здесь уже не соберутся, и откровенничать с вами они не будут. А то, что вы видели чьи-то лица… Они ведь разойдутся по всему Индустану… Вы вспомните кого-нибудь из них, случайно встретив на базаре? А главная гарантия вашей безопасности – то, что вы со мной. – Вы могли бы выдать меня за начинающего туга, – шутливо заметил Джарвис, добродушно шикнув на очередную обезьянку. – За вашего ученика, например. Ведь феринг тоже может стать тугом? Я помню, одного из самых знаменитых душителей звали Феринджи… – Да, только он не был ни ферингом, ни даже полукровкой, – мрачно заметил Сарош. – И я бы не советовал вам поминать его имя здесь. – Почему? – спросил Джарвис с некоторой досадой, он уже вжился в образ шпиона, изображающего туга, и горел желанием показать свою осведомленность. – Да потому что, когда англичане заманили Феринджи в засаду, похитив его жену и детей – обычная практика, верно? – он на допросах выдал очень многих своих товарищей. – Но вот вы ведь все-таки лягуш… Я хочу сказать, вы определенно не индус, – заметил Джарвис. – Тугом может стать любой, независимо от национальности, касты и пола, – кивнул Сарош. – Но такой… маскарад… – при этом слове он поморщился, словно внезапно ощутив горечь во рту, – мог быть опасен. А что, если вам пришлось бы причаститься гоура? Говорят, тот, кто отведает его, непременно станет душителем и не избавится от этой страсти до конца своих дней. – Но вы ведь… – слегка смутился Джарвис, – вы ведь все-таки… не совсем?.. – Так это я, – пожал плечами Сарош. – Ну да, вы не такой, как все, – согласился британец. – Не такой… – прошептал Сарош, внезапно устремив черные дыры глаз ко входу в дом, через плечо Джарвиса, и неосознанно вцепившись длинными пальцами в свисавшую рядом лиану. Лица было не видно, но Джарвис сразу уловил перемену в выражении его голоса, теперь ясно передававшего все нюансы настроения. Британец обернулся и увидел. В первый момент он не узнал ее, но он понял, что это была Зоран, по мертвому тону, ощущавшемуся в голосе Сароша. А потом уже разглядел знакомые черты – гордую посадку головы, мужской наряд, кирпан на поясе, огромные блестящие глаза… Больше от той Зоран, которую он знал год назад, не осталось ничего. Она страшно похудела, глаза запали в темные тени, щеки глубоко провалились, и темная кожа, утратив живой румянец, приобрела желтоватый, чуть ли не до зелени, оттенок, руки ее стали почти такими же костлявыми, как у Сароша. И тюрбан ее как будто уменьшился в размере, видимо, спрятанные под ним черные пряди отчасти утратили свою пышность. Ее поддерживала под руку старуха – по виду, настоящая ведьма, сморщенная и жуткая, но рядом с Зоран она выглядела крепкой и полной жизни женщиной. Лейтенант вздрогнул, когда у него за спиной внезапно раздался резкий, влажный треск. Он оглянулся и увидел, что Сарош перервал пополам тугой и плотный зеленый стебель. Мертвенно-белые руки вновь перехватили живую, липкую плеть, сомкнувшись в таком напряжении, что кожа на костяшках, казалось, готова была лопнуть, и рванули стебель в стороны, не скручивая, только брызнул пенящийся светлый сок. Это словно вывело Джарвиса из оцепенения, и в следующее мгновенье он бросился к женщине, оттолкнул старуху и подхватил Зоран на руки, целуя ее бледные сухие губы, а потом тихо спросил, – Куда? – и понес ее сквозь буйный лес в дом, который она указала. Старуха, невнятно бормоча, наверно, ругаясь по-своему, тоже убралась куда-то, и Сарош остался один. Прошло несколько минут, или это был целый час? Фонарь, стоявший на земляном полу, погас, и в доме стало совершенно темно. Если в небе и сияла луна, свет ее не проникал в забитые густой листвой окна. Мартышка, испуганная резкими движениями и шумом и убравшаяся на лиственную крышу, наконец, осмелела снова и осторожно спустилась обратно – человек все это время простоял на месте, не двигаясь. На расслабленных кистях рук засохли зеленовато-белые дорожки сока. Мартышка знала – вкус у сока был сладкий, поэтому спрыгнула на пол и потянулась мордочкой к руке незнакомца. И в тот же миг шарахнулась обратно в гущу листвы в окне, так как человек неожиданно стиснул кулак и ударил в стену дома, дико расхохотавшись. Обезьянка уже привыкла к близкому присутствию людей – никто из них не смел обижать ее соплеменников. Но никто из них и не смеялся так, как этот чужак, и не колотил в стены в одиночестве, так, что высыпались мелкие камни из кладки. Чуткий звериный слух различил в этом смехе порядочную долю злости, хотя отдавалась в нем и странная лихорадочно-изумленная радость. 5. Жестокий шторм раскачивал деревья за окнами старинного дома, спроектированного еще мсье де л’Ормом – у отца Луизы было действительно много денег. Я методично собирал в дорожный мешок то, что мне принадлежало, а бешеные рыдания Луизы все еще терзали мой слух, хотя, казалось бы, эти звуки не должны были достигать моей каморки во флигеле. На какое-то – краткое или бесконечно долгое? – время это был мой дом. Слуги относились ко мне с настороженным почтением, и я знал, что меж собой они называют меня le revenant – привидение. У хозяина тоже иногда вырывалось это же словечко, или более изысканное – le Fantome, и только Луиза с лукавой улыбкой говорила «mon Ange», иронизируя над моим тогдашним именем. Теперь все закончилось. Случайно бросив взгляд на собственную руку, я заметил ссадины на костяшках и внезапно ощутил, как разом чуть ли не по всему телу выступил ледяной пот. Я не помнил, откуда… Но через несколько мгновений память услужливо восстановила всю безобразную сцену, так что я стиснул зубы, борясь с желанием заскулить в голос. Кожу я ссадил о физиономию Луизиного гостя, вообразившего себя этаким Отелло, ослепленным праведным гневом. Хотя, надо сказать, основания у него были. Наши уроки на тот момент состояли не столько из упражнений, сколько из увлеченного выстраивания воздушных замков и милых и глупых разговоров. Мы строили планы, мы собирались покорять величайшие оперные сцены мира, мы задумали даже строительство новой Оперы в Париже вместо тогдашней Королевской академии музыки на рю Лё Пелетье… Новой Оперы, где мы блистали бы вдвоем. По происхождению мы были примерно равны – я рассказал ей, что невольно оказался среди цыган, оставшись круглым сиротой, Луиза поверила в эту ложь и даже нашла ее «романтичной». А я верил ей, когда она утверждала, что талант имеет для нее больше значения, чем внешность. Мы верили друг другу, и мы верили в собственные мечты, потому что мы были детьми. Детьми, которые слишком мало видели. Ведь даже я, чей кругозор был ограничен сначала стенами нормандского дома, а потом – ярмарочной палаткой, всерьез думал, что где-то есть иная жизнь и иные люди, которые сильно отличаются от тех, что я уже знал. Я успел увидеть лицо Луизы, когда ее кавалер сорвал с меня маску – тогда она слишком легко снималась, потом пришлось над этим поработать. В голубых глазах ее сияло любопытство, алый рот был приоткрыт в ожидании. Она хотела, чтобы это произошло. Может быть, она намеренно подвела нас обоих к противостоянию. Может быть, это было намеренно, но неосознанно. Она хотела увидеть мое лицо, но понимала, что ни уговорить, ни подловить меня ей не удастся. То, что последовало дальше, для нее было, видимо, большим открытием, я же ничего нового для себя не узнал. Я мог бы написать пространный трактат о том, как люди разного пола и возраста реагируют на мое лицо. Кстати, реакция оказалась не совсем такой, какой можно было ожидать. Молодой мужчина, поднявшись из угла, куда он влетел от моего удара, прикоснулся к вдрызг разбитым губам, прерывисто вздохнул и… просто убежал из дома. Девушка же отнюдь не собиралась спасаться бегством или падать в обморок. Хотя вид у нее был такой, словно ей вот-вот станет дурно. Она стояла и смотрела на меня, молочно-белая, маленькая рука прижалась к горлу, словно пыталась оторвать стиснувшую его холодную невидимую длань, и там легче мотылька трепетала тонкая жилка, отмечая неистовое биение пульса. Я знал, что могу убить ее в одно мгновенье, и как же мне хотелось это сделать! Потому что после всех ее обещаний – откуда мне тогда было знать, как мало значат эти обещания? – она оказалась ничуть не лучше других. Но, пока я подбирал и надевал маску, ударившуюся в поднятую крышку рояля и упавшую на пол, я уже думал о том, как вывести Луизу из ступора – вдруг потрясение оказалось чрезмерным для ее избалованного, самоуверенного сердечка? Однако едва привычная оболочка плотно прильнула к пронизанной нервными мурашками коже, и мое лицо скрылось под верной маской, Луиза мгновенно ожила, словно где-то запустили управлявший ее прекрасным телом механизм. И Луиза была в ярости. Благополучно увернувшись от нескольких запущенных в меня фарфоровых безделушек и уяснив, что я не имел никакого права представляться таким именем, и являться в ее дом, и петь такие песни, и Papa еще мне покажет, я воспользовался моментом, когда она задохнулась от гнева, и попрощался со всей учтивостью и сарказмом, на какие был способен, заметив, что наши планы, видимо, не будут воплощены в жизнь. Пока Луиза, онемев от возмущения, искала достойный ответ, я удалился в свой флигель, собрал вещи и, чтобы не встречаться с ней больше, выбрался из окна на карниз и спрыгнул на землю. Старинную китайскую вазу, отправленную за мной с балкона, я поймал и осторожно поставил на ступени крыльца, а потом ушел прочь, не оборачиваясь, по длинной извилистой улице. Сейчас этой улицы уже нет, на ее месте протянулся широкий бульвар, и нет больше того старинного особняка, его место заняли новые, удручающе однообразные дома, однако я прекрасно помню, как розовые отсветы заката играли на стенах…Я шел, заливаясь смехом, до слез в глазах, так что испуганно взлетали стайки воробьев, и драная кошка шарахнулась в подворотню. Мне было смешно оттого, что в ушах все еще звучало брошенное вслед с чисто женской логикой, – Как ты посмел оказаться таким уродом? 6. – Сарош, это ты? – ее голос был тихим и ломким, его звучание напоминало шелест сухого тростника. – Да, – так же тихо ответил он. – Иди сюда. Мне трудно всматриваться. – Я здесь. Лежи, не двигайся. – Сядь рядом. Зоран приподняла руку, слабым взмахом указывая в полуоплетенное лианами узкое окно старинной пагоды, за ним рассветное солнце заливало розово-золотым сиянием кроны деревьев видневшиеся тут и там руины. Сохранившаяся почти целой пагода поднималась выше верхушек большинства деревьев. – Хорошее место? – спросила Зоран, слабо улыбнувшись. Улыбка ничуть не украшала до жути исхудавшее лицо. – Лучшего места для Принцессы не найдешь, – пробормотал он. – Тебе трудно подниматься сюда. Ты этим сокращаешь себе жизнь… – В последний раз он принес меня на руках, – вздохнула она. – Только… к чему тянуть? Может быть, в следующей жизни я буду счастливее… Это что? Он с некоторой неловкостью накрыл левой ладонью влажно поблескивающее пятно, растекшееся по правому рукаву поверх свежей повязки. – У этого недостойного, – насмешливо пояснил он, – оказался не только румаль, но и нож. Чего и следовало ожидать. – И все же?.. – это было утверждение, а не вопрос. – И все же я был быстрее. В некотором роде, мне просто повезло. Судьба иногда подкидывает такие подачки… или это была Бховани? – в прорезях маски блеснули желтые огни, когда он опасно высунулся в окно, протянул здоровую руку, и на плотный рукав тотчас же села белоголовая птица. Погладив точеную головку с такими же золотистыми глазами, как у него самого, юноша снова нагнулся над уходящей вниз пустотой и слегка подкинул птицу на предплечье, – Лети себе. Ты свое сделал. – Лживая птица, – заметила Зоран. – Он просто такой же актер, как и я, – прошептал он. – А может быть, и нет… – Я ведь забрала у тебя румаль, – вспомнила Зоран. Юноша вернулся к ее ложу, встряхнул левой рукой, и на ладони оказался тонкий шнурок, завязанный петлей. – Фанси, – прошептала Зоран. – Фанси, – мгновенным движением ловких пальцев он распустил петлю и связал шнурок сложнейшим узлом. – Петля. Однако фансигаром я так и не стал. – Но ты получил, что хотел? – Наверно. Я узнал… – Узнал много нового! – женщина приподнялась, опершись на локти, ее губы, приобретшие синеватый оттенок, брезгливо скривились, – Освоил искусство убивать мгновенно и без крови. Избавляться от трупов так, чтобы даже шакал не распознал, где недавно была разрыта земля. Что еще? Лгать в лицо тем, кто тебе доверяет? – Это я умел и раньше, – усмехнулся он. – Это все полезные умения – они всегда могут обеспечить доход и безопасность. Тебя же не смущало, что твой собственный муж был душителем. Ложись, тебе нельзя волноваться. – У моего мужа уже не было другого пути, – устало объяснила Зоран, опускаясь на ложе. – У тебя был. И сейчас еще есть, – Она помолчала, отдыхая, а потом снова улыбнулась, – Ты стал еще выше за то время, что мы не виделись, Сарош. Ты еще растешь… А значит, ты еще можешь выбрать другой путь. До сих пор никто, проведя время среди тугов, не находил в себе сил вырваться из их сетей. А ты смог, и все может быть еще… – Ты же знаешь, меня никто никогда не… – раздраженно начал он. – Ты сам себя в этом убедил! – резко вскрикнула женщина, вновь приподнимаясь, – И скажи мне тогда – зачем ты сюда явился? Зачем привел этого мальчика? Ты хотел убить Бухрама? Только ради этого? А Джарвис-то тут причем? – Я хотел… – Он болезненно дернулся, отвернулся к окну, не желая смотреть ей в глаза, нервно сцепил влажные пальцы, – Я хотел посмотреть, что будет, когда… – Когда он увидит меня, – поняла Зоран. – Я знаю, вы, феринги, называете это – experiment, – Она прервалась, пытаясь отдышаться, и продолжила тише, – Один феринг все ходил в госпиталь в Дели и записывал что-то на бумагу. Люди умирали вокруг, а он все смотрел с таким интересом, иногда у него был очень довольный вид… Я видела. А ты не подумал, что это немного жестоко? – Нет. Или да. Иногда. Я не спешил вести его сюда. И не раз предлагал ему отступиться. Но решил положиться на судьбу. Я уже давно понял, что с ней не спорят. Но я должен был убедиться… – И что твой experiment? – Удался, – очень тихо, одними губами прошелестел он сквозь прорезь маски. – А если бы… если бы он не удался, что бы ты сделал тогда? Записал бы это куда-нибудь и пошел изучать человеческую природу дальше? – Не знаю, – еще тише ответил он. – Тогда… Я бы просто убедился, что все есть так, как есть, а теперь… – Теперь ты знаешь, что там, где есть любовь, возможно все. И всегда есть надежда. – Смерть все равное сильнее, – огрызнулся он, и женщина резко, болезненно втянула воздух. – Что значит смерть? Ты, конечно, был в Агре. Видел Тадж-Махал? Он пожал плечами, – Самая прекрасная гробница из всех, что я видел. – А я скажу, что это символ любви, оказавшейся сильнее смерти, – ответила Зоран. – Потому что он уже пережил столетья. И, видя его, люди всегда будут вспоминать о любви шаха Джахана и Мумтаз Махал. – Сочетать любовь со смертью… Это возможно… – пробормотал он. Женщина протянула руку в его сторону, но юноша не заметил, глядя в окно, как золотеют в свете поднимающегося солнца стены старинного города. – Ты мог бы создать что-то подобное ему? – спросила Зоран. – Не менее прекрасное? Ведь ты мог бы… Создавать тебя тоже учили, раньше, чем убивать. Вот чему следовало бы посвятить свою жизнь. – Если только… – прошептал он, но мелодичный перелив начатой фразы ускользнул, подхваченный свободным ветерком, танцующим здесь, наверху. – И не забывай, – заметила женщина. – Я видела твое лицо, и это не отвратило меня… – Но ведь ты… – начал он, оборачиваясь к ней, но замолчал, так как Зоран продолжала говорить: – Я хочу попросить у тебя кое-что. Ты мне должен. – Разумеется. – Спой для меня. – Это невозможно. Ты же знаешь. – Почему? Ты говоришь так же, как прежде. Как… ангел. – Я не пел с тех пор, как… – Ты мне должен. Где-то внизу послышались раздражающе шумные шаги – видимо, возвращался британец. Юноша быстро упал на одно колено возле ложа Зоран, едва не коснулся ее, но в последний момент отдернул руку и торопливо заговорил: – Я хочу спросить, только скажи мне правду. Ты могла бы допустить мысль… тогда еще, раньше… Когда мы с тобой… Ты могла бы представить себе, чтобы ты… может быть, смогла… – Что? – Зоран сдвинула брови, прислушиваясь – он говорил слишком тихо, а маска сдвинулась, задев торчащую в окне ветвь, и слова глухо утыкались куда-то в ее гладкое нутро, минуя прорезь рта. – Это неважно, – Он резко выпрямился, зажимая левой рукой предплечье правой. – Мне нужно идти. Рана… требует внимания, – и быстрым шагом принялся спускаться вниз, так что поднимавшийся навстречу Джарвис отчаянно вжался в стену, опасаясь, что его просто сметут с останков разрушенной лестницы, а падать было далеко… 7. Рана вовсе ничего не требовала, и никакого внимания ей оказывать я отнюдь не собирался. Рассеченная мышца намекала, что ей хотелось бы большего покоя, но вела себя достойно, несмотря на нездоровую тропическую атмосферу – убийца содержал свой нож в порядке. Я бросился вниз, словно обжегшись, потому что вдруг понял, что ничего не хочу знать. Благодаря ей и ее недалекому возлюбленному, у меня зародилась очень слабая надежда. В конце концов, человеческий мир существует по законам хаоса, не желая подчиняться четким требованиям логики, а значит, следует рассчитывать лишь на то, что может быть, потому что где-то когда-то уже было. На прецедент, как сказал бы этот светловолосый красавчик с аккуратным прямым носом. В мире властвует хаос, если возможно, чтобы прекрасное, умное и бесстрашное существо не могло овладеть своей долей счастья и металось по жизни, как в бешеном штормовом море, от одного тихого островка к другому, не умея найти свой дом… так же, как я. А если так, то возможно и другое. И человеческое сердце способно любить, закрыв глаза, зная, что предмет достоин любви… Открытие дорогого стоило, но и цену за него спрашивали немалую. Цену решимости. Я считал себя смелым мужчиной. Я был вполне готов к тому, что туги осудили бы мой приговор над Бухрамом, или что мне пришлось бы защищать британца от всей секты – уж если я использовал его, то и отвечал за его жизнь. Я был готов, при случае, помериться силой с лучшими из них. Меня не смущали опасности странствия в одиночку по пустынным дорогам, грозящим встречей с диким зверем или беспощадным бандитом. Меня не смущала человеческая жестокость и подлость, я к ним привык. Но вот к этому я был не готов. И, признаться, это было почище, чем решиться выслушать ответ на вопрос, который я не решился произнести. Я не хотел знать. И я сам, по своей воле, не решился бы… Спеть. Я уже освоился с мыслью, что никогда не узнаю любви, я мог принять мысль, что навсегда лишен товарищеского расположения, дружбы, доверия… Но я не мог принять то, что, может быть, навсегда лишился голоса. Но, даже не говоря о том, что Зоран заслужила такой платы – сколько можно было прятать глаза от правды? Прежде, чем спеть для Принцессы, следовало узнать все самому. И я просто встал на вытоптанной людьми проплешине в густой лесной поросли и запел. Без скрипки, безо всякого аккомпанемента, даже без слов, одним голосом, следуя витиеватому и ломкому в то же время мотиву, который рождался в моем сознании в ту самую минуту. Я знаю, что весь город, во всяком случае, ближайшая его часть, застыла, нежась, купаясь в ласкающих волнах моей песни. Замерли на месте непоседливые обезьяны, умолкли птицы, и бабочки сложили крылышки. Я слышал потом, что, хотя сборища тайной секты тугов больше не проводились в этом затерянном в лесах городе, многие из них еще не раз сами по себе приходили туда, обнаружив уголок, исполненный дыхания божественного… А некоторые из них, что самое удивительное, после этого навсегда порвали со своей гибельной страстью. Их было немного, по правде говоря, но о нескольких случаях я знаю вполне определенно. Не представляю себе, в чем тут дело. Я просто пел. И это было новое рождение на свет – который мне так редко случалось видеть. Я не однажды испытывал ощущение, подобное, должно быть, тому, что чувствует летучее создание, внезапно узнавшее в своих крыльях силу, способную вознести его в беспредельную высь – неважно, были это могучие и свободные крылья лебедя или кожистые перепонки, растянутые на костях нетопырьих лап ночного демона. Только потом на эти крылья всегда налипала густая паутина и грязь, уверенно тянувшие меня назад, в бездонную тьму. Это было одно из моих мгновений полета. Я знал, что Принцесса слышит мое пение на своей башне. Я хотел, чтобы мой голос был слышен там, и легко отправил его в вышину. Да и небо было так близко, что я прекрасно видел неподвижную листву на крыше зеленых крон – даже ветер не решался нарушить волшебное очарование минуты – и быструю тень белоглавого коршуна, скользящего в недостижимой дали… А какая птица способна подняться выше коршуна? Чанкара сделал последний вираж надо мной, чтобы скрыться из глаз навсегда. И черт с ним, по правде говоря. Глава шестая 1. – Почему мы потеряли столько времени зря? – вырвалось у Джарвиса после долгого молчания – в последнее время он вообще стал удивительно немногословен. Сарош не стал отвечать, только дернул острым плечом, и Айрас храпнул и неодобрительно покосился на Джарвиса, чувствуя смутную досаду хозяина. Но британец благополучно расслышал непроизнесенное, но витавшее в воздухе – а почему ты сам столько тянул, прежде чем броситься ко мне? Во всяком случае, именно этот вопрос занимал Джарвиса более всего. Британец в бессильной злости ударил сжатым кулаком по собственному седлу, а его чалая кобылка испуганно вздрогнула. – Если бы раньше… Если бы я не тянул так долго… не пытался забыть… Английские врачи… Может быть… – Не переживайте, мсье Льон. Не может быть. – Откуда вы-то знаете? – вскинулся Джарвис, хотя некая мертвенная окончательность в тоне Сароша не позволяла сомневаться в его компетентности, – Откуда вы-то можете знать, циркач?! Наши врачи – лучшие в мире! – Поверьте, и они могут не все, – холодно ответил Сарош таким голосом, что Джарвис, готовый решительно вступиться за честь отечественной науки, осекся. Зоран хотела, чтобы ее тело было сожжено, как это принято у сикхов. Туги к этому времени уже ушли, чтобы распространиться по всей Индии, и, может быть, снова разбойничать на дорогах. Правда, и осталось их совсем немного – хорошо, если пара сотен – у многих где-то были семьи, которые даже не подозревали об их тайной деятельности, и большинство возвращались к мирной жизни, покуда не настанет срок отправляться искать товарищей по ремеслу и снова собираться ради страшных ритуалов. Сарош был прав – Джарвис не сомневался, что не узнает никого из них, даже если встретит на ступенях резиденции Ост-Индской компании в Дели. Понимал британец и то, что его-то туги хорошо запомнили, и что весь остаток жизни, может быть, даже покинув пределы Хиндустана, он будет иногда с тревогой озираться через плечо, ожидая свиста фанси, и не доверять случайным спутникам. И вздрагивать, услышав об очередном грабительском нападении на дороге – а ведь бандитов и без душителей хватает, последние крохи старинной секты успешно растворялись в этой жуткой и неистребимой массе. Правда, на тот момент будущее Джарвиса заботило мало. На тот момент будущего для него просто не было. Жизнь заканчивалась в пламени огромного костра – он равнодушно подумал тогда, что можно было запалить весь лес, но этого не случилось, слишком было влажно. И на миг Джарвис поймал себя на безумном ощущении, что сати – обряд самосожжения на костре умершего, который, к счастью для всего Хиндустана, искоренила Ост-Индская компания – не такая уж дикость, если разобраться. А потом эта дурная мысль ускользнула, и все другие тоже исчезли, растворившись в ровном и прекрасном голосе Сароша, наизусть читавшего Kirtan Sohila – ночную молитву. Оказалось, что, пообщавшись с Ади Грантхом, он успел ее запомнить. Конечно, Ади Грантх полагалось бы читать в течение десяти дней без перерыва, но это было неосуществимо. Калиан задержался – он знал, что ждать придется недолго, и стоял в стороне, отсветы пламени плясали на его смуглом лице, придавая ему слегка демонический вид. А потом они высыпали прах Принцессы в быстрые воды ближайшего ручья. Она сама так распорядилась. И вполне возможно, что ручей, пропетляв по лесам и равнинам, где-нибудь сольется с рекой, впадающей в могучие воды Ганга… Зато Джарвис больше не боялся высоты. Перестал после того, как оступился один раз, неся на руках тело Зоран с верхушки пагоды по останкам разрушенной лестницы. Оступился, взглянул вниз, в глазах поплыло, и ясно было, что железная рука Сароша на этот раз не вцепится в воротник, удерживая почти утерянное равновесие – Сарош был уже далеко внизу. И Джарвис не упал. Потому что просто не имел права – только не тогда, когда на руках у него лежала его Принцесса. А теперь он ловил себя на том, что преспокойно заглядывает в овраги, не испытывая ни малейшего головокружения. Только слишком дорого обошелся ему этот дар… Джарвис невольно оглянулся, услышав шорох за спиной, но это только шакал выскочил на дорогу, провожая всадников сердитым взглядом. И британец одернул себя – сейчас ему уж точно ничего не угрожает. Только не рядом с этим долговязым, худым и совсем еще юным монстром. Джарвис помнил, какие взгляды бросали на него некоторые туги, и понимал, что ушел из их тайного убежища живым, только благодаря Сарошу. Вернее, его пению, которое, похоже, сочли чем-то вроде божественного явления, и потом чуть ли не кланялись ему, да и Джарвису заодно. А немногочисленные спутницы тугов, посвященные в некоторые тайны, как и Зоран, пока не разошлись кто куда, взяли в привычку приносить к их дому съестное – что было очень кстати. И их можно понять – Сарош в тот момент вполне оправдал свое претенциозное прозвище. Джарвис не переставал гадать, что же заставляет человека с таким голосом и способностями заниматься диверсиями за плату или болтаться по дорогам в компании бандитов и убийц? Что уж такое, в самом деле, может скрывать эта маска? Или дело вовсе не в ней, а просто в том, как сложились обстоятельства? К примеру, Джарвис, разумеется, до смертного часа будет помнить его странную и дивную песнь, которая и сейчас отдавалась где-то на границе сознания, однако с ней всегда будет ассоциироваться боль. И немного счастья тоже, но слишком мало. И британец сердито пришпорил коня, в очередной раз забыв, что собирался поблагодарить Сароша за все. 2. Сэр Рэймонд недавно переместился в летнюю резиденцию, располагавшуюся в опустевшем дворце одного чем-то не угодившего ни радже, ни Ост-Индской компании брамина, и теперь лениво любовался с высокой стены, отгораживавшей сад, на спокойное течение Джамны, методично поглаживая разнежившуюся Мотли. Лорд Фэйрнесс вздрогнул, когда к нему на стену поднялся Джарвис. – И где же тебя черти носили, позволь спросить? – весело спросил он. – Я пришел доложить, что ваше задание выполнено. – О да! До меня доходили слухи – Бухрам нарушил законы богини, и она самолично казнила его. Потрясающе. Удивительно, что при этом не был замечен британский солдат… Честно говоря, после того, что наплел Панди, когда мои люди случайно наткнулись на него по пути на север, я думал, ты сорвешь мне задание… – Там не было британского солдата, – пробормотал Джарвис. – Был просто мужчина, идущий через горы и леса к своей любимой… умирающей Принцессе. Такую историю вы тоже могли слышать, но не придали ей значения. Тем более что имя этого мужчины им запомнилось как «Сингх»… – Что ты там шепчешь? – добродушно окликнул его сэр Рэймонд, с удивлением наблюдая за племянником – Джарвис подошел к самому краю стены, облокотился о парапет и задумчиво смотрел вниз – а до плескучей глади воды было чертовски далеко. – Что с Панди? – громко спросил Джарвис. – Заключен в тюрьму по подозрению в твоем убийстве. – Что? – удивленно обернулся Джарвис. – Я же оставил у него письмо для вас… – Может быть, при нем и было письмо, но никто бы не поверил ему, раз уж он предпочел сбежать. – Он был испуган… – Его отпустят, если ты уверен, что он не станет болтать лишнее. Хотя, надо признать, он был довольно скуп на информацию… – Он не будет болтать. Не посмеет, – заверил дядю Джарвис. – Боюсь, что твоя деятельность не лучшим образом повлияла на тех тугов, которые сейчас находятся в заключении. Они шепчутся, что Бухрам стал служить нам, и был убит богиней. Правда, я и так уже сомневался в возможности их использования. Они будут казнены. Надо будет отметить в докладе в метрополию, что Ост-Индской компании удалось завершить дело капитана Слимана и положить конец этой ужасной секте. – В очередной раз, – заметил Джарвис. – Свои-то дела ты решил? – обратил к нему сэр Рэймонд внимательный взгляд. – Да, – коротко ответил Джарвис. Лорд Фэйрнесс еще помолчал, глядя на племянника, несколько удивленный сухостью и краткостью ответа. С языка едва не слетело что-то вроде «Вот и ладно!», но старый британец понял, что лучше промолчать. Мальчик заметно похудел во время путешествия, обветренное, загорелое лицо выглядело непривычно изможденным, под голубыми глазами залегли тени, а у рта появились жесткие складки, которых раньше не было. – Ну, я рад, что ты здесь, – улыбнулся сэр Рэймонд, хлопнув Джарвиса по спине. Мотли, не терпевшая молодого человека, стервозно мяукнув, спрыгнула с плеча лорда на балюстраду. – Иди, мой мальчик, тебе нужно отдохнуть. Ты прямо с дороги? – Да, я только проводил Сароша… в смысле, мистера ЛаВуа домой. – Так он приехал сюда с тобой? – сэр Фэйрнесс взглянул на племянника с внезапно вспыхнувшим интересом. – Да, – ответил Джарвис. – Он ранен, и, кажется, его рука воспалилась… Я предлагал ему обратиться в лазарет, но он отказался. Впрочем, он лучше всего позаботится о себе сам. – Мне нужно поговорить с ним, а он, значит, здесь, вот удача! – улыбнулся в седые усы сэр Рэймонд. – Так, где он остановился? Там же, где и в прошлый раз? – Кажется, да. Или нет… это в одном из разрушенных зданий возле обсерватории, – Джарвис объяснил, что это за здание. – Но я не уверен, что он в настроении беседовать с кем-либо. Вы же его знаете. Честно говоря, я бы к нему сейчас не сунулся. – А никто и не торопит, – ухмыльнулся сэр Рэймонд. – И завтра будет день, и послезавтра. Еще успеем поговорить. А ты спускайся, вымойся, освежись с дороги. Ты же еле на ногах стоишь… Да еще провожал этого урода. Джарвис вздрогнул при последнем слове – freak. Он так и не видел лица Сароша, но презрительно брошенная характеристика резанула по ушам. Очень уж не вязалось это понятие с его странным и порой страшноватым спутником. 3. Идеально круглая луна сияла над Дели, и легкие купола дворцов и храмов словно бы парили в ее сиянии над сплошной тенью, заполнившей улицы. Лорд Фэйрнесс бросил взгляд в окно кабинета, но даже не заметил, как серебряно посверкивают воды Джамны в лунном свете, а снова обратился к документу, лежавшему перед ним на столе. У сэра Рэймонда была бессонница, вполне естественная в его возрасте, и бесконечные ночные часы он старался заполнять работой. Он разгладил небольшой список индийских имен – расходный материал, эти люди вряд ли еще пригодятся Ост-Индской компании, а значит, лучше было от них избавиться – обмакнул перо в чернила и приписал снизу еще одно имя. Потом снова посмотрел в окно, словно ища с кем бы обсудить это решение – решение, которое уже было принято – а потом, как будто убеждая себя в его правильности, провел под именем решительную жирную черту, прорвав пером бумагу насквозь. Мотли зашипела на своем краю стола, когда в кабинет быстрым шагом вошел Джарвис. – Какого дьявола?.. – еще с порога вопросил он. – Ты не спишь? – удивился сэр Рэймонд. – Я не мог заснуть, что-то не давало мне покоя, и я вдруг понял! – Джарвис подошел вплотную к столу, упер в столешницу истерзанные руки, сплошь в полузаживших ссадинах после полного событий путешествия, – Зачем вам нужен Сарош? Зачем вы расспрашивали меня, как его найти? Почему что-то подсказывает мне, что вы не говорить с ним собрались? – То, что ты привел шпиона и убийцу сюда – большая удача для всех нас, – заметил лорд. – Он будет арестован. – С какой стати? – поинтересовался Джарвис. – Он – туг. Убийца. Душитель. И, насколько я понимаю, очень умелый, – отрезал сэр Рэймонд. – Я еще решу, что нам выгоднее – раскрыть его французское происхождение или представить дело так, что он – индус, перенявший европейские манеры. Второй Феринджи. У него на лице, – старик усмехнулся, – национальность не написана. – Но зачем? – спросил Джарвис. – Вы ведь сами обещали ему забыть прошлое, если он выполнит задание – он это сделал. Он вместе со мной неделями шел сквозь горы и леса, подвергаясь опасностям, не раз бывал ранен, не раз спасал мне жизнь, и все ради… – Ради чего? – резко спросил лорд, смерив его взглядом из-под густых бровей. – Ради интересов Британской империи? Или ради тебя? По-твоему, этот freak когда-нибудь действует в чьих-либо интересах, кроме своих собственных? Если он исполняет чье-то поручение, то лишь постольку, поскольку это развлекает его. – Ну… да, – задумался Джарвис. – Если и так, то слово джентльмена… – Причем тут слово? – пожал плечами лорд Фэйрнесс. – В результате вашей… затянувшейся прогулки мы получили подтверждение того, что ЛаВуа, или как его там зовут? – член секты душителей, которых мы обязаны искоренять ради безопасности подданных Ее Величества. Он стал членом секты уже после того, как провалил порученную ему миссию в Пенджабе, и одно не имеет к другому ни малейшего отношения. – Он не член секты, – возразил Джарвис. – Он убил профессионального душителя. Ритуальным оружием. Так что сами туги признали его мастерство и правомочность его действий. Или я что-то понял не так? – Он способен убивать с помощью петли, но это не значит, что он туг, – нахмурился Джарвис. – Он не убивает ради наживы или жертвоприношения, в конце концов! – Ты хочешь сказать, что этот монстр – непредсказуемый, живущий по своим собственным законам, не обремененный принципами морали, нечеловечески сильный физически, да еще выучившийся секретам самой страшной в мире секты убийц – не представляет опасности для человеческого общества? Ты не согласен, что уничтожить это… существо будет благом для человечества? А может быть, и для него самого. – Это все равно… неправильно, – упрямо пробормотал Джарвис. – Ты видел его в лицо? – вдруг спросил его дядя. – Нет. Причем здесь это? – махнул рукой молодой человек. – То есть… Да, я не знаю, каков он в лицо. Хотя не думаю, что это вас оправдывает. А вот вы-то знаете, что ему не то восемнадцать, не то девятнадцать лет? Сэр Фэйрнесс приподнял левую бровь. – Это же совсем молодой человек, который просто… просто видел в жизни мало хорошего! – Джарвис лихорадочно пробежался по кабинету дяди, и кошка обиженно удалилась в окно. – Он же еще может измениться… Он так поет и… Я понимаю вашу точку зрения, но… дайте ему шанс! – Джарвис высунулся в оконный проем, увенчанный на исламский манер вычурно изогнутой аркой, вцепившись пальцами в мрамор подоконника. Лорд Фэйрнесс подошел к нему, протянул руку – похлопать по плечу, но племянник отстранился, и рука повисла в воздухе. – Я сделаю так, чтобы ты увидел его лицо, – пообещал сэр Рэймонд. – И ты со мной согласишься. Джарвис внезапно резко тряхнул головой, пробормотал, – Да что я, в самом деле?! – и почему-то улыбнулся. – Может быть, дядя. Может быть, вы и правы… – Он неторопливо направился к выходу, но обернулся и произнес совсем другим тоном, – Вы узнали от меня, что Сарош ранен и утомлен… Полагаю, ваши люди сейчас там? – Если ты вздумал освободить его из-под ареста или предупредить, или сделать еще какую-нибудь глупость… – начал сэр Рэймонд, но Джарвис покачал головой. – Не беспокойтесь, дядя, мое вмешательство ему не понадобится. Я просто хочу на это посмотреть! 4. Джарвис, напряженно вслушиваясь и вглядываясь в черные тени среди руин – особенно черные в ярком лунном свете – шел по направлению к обсерватории. Отпущенный на волю Панди пыхтел и причитал за спиной – он теперь держался рядом с Джарвисом, как собачонка. – Разве мало несчастий перенес саиб из-за этого ракшаса! – свой собственный арест Панди, судя по всему, искренне считал самым тяжелым несчастьем, перенесенным Джарвисом. – Замолчи, я же говорил тебе не ходить за мной! Я должен ему кое-что сказать. Мне это почему-то кажется очень важным. Осторожно выглянув из-за полуобрушенной стенки, британец увидел не менее дюжины сипаев, осторожно подходивших к дому, куда он несколько часов назад привел Сароша, переживавшего очередной упадок сил – порой ему случалось впадать в глубочайшую апатию, которая могла длиться несколько дней. Дом был плотно окружен, и один из солдат осторожно подобрался к входному проему. Джарвис заметил, что он перекрестился – значит, принял христианство. – Думает, бог ферингов ему поможет, – презрительно пробурчал Панди за спиной. – Еще раз скажешь что-нибудь подобное… – повернулся к нему Джарвис, но внезапно раздалось жутковатое шипение, и Панди принялся энергично демонстрировать все знакомые ему охранительные жесты. Перекреститься он тоже не забыл – на всякий случай. Джарвис тихо рассмеялся – из дверей и окон дома выхлестывали снопы искр всевозможных цветов, – Отличный фейерверк! Сипаи отбежали от дома, изрыгавшего нескончаемые потоки огней под теперь уже невыносимый грохот и треск. – И когда успел? – восхищенно поинтересовался Джарвис. – Правда, у него же здесь была лаборатория, наверно, что-то осталось с тех пор… Сипаи растерянно оглядывались, и в этот момент, как назло, когда во взрывах в доме случилась пауза, с лестницы обсерватории донесся стук – наверно, от сорвавшегося камня, и отчетливый вскрик. Сипаи бросились к лестнице, а Джарвис в сердцах стукнул сжатым кулаком по валуну рядом с собой. Эх, Сарош, как это на тебя непохоже! Или и вправду ты слишком устал? Зачем его вообще понесло наверх? – переживал Джарвис, вглядываясь в высокую темную фигуру на лестнице, едва видимую на фоне ночного неба. Рассчитывал, что там искать не будут? А теперь что? К себе он никого не подпустит, но подобраться на расстояние выстрела можно… Сипаи, однако, совсем не торопились. В нерешительности они топтались у подножия лестницы, пока в стороне дом Сароша по-прежнему грохотал и плевался искрами. Когда темная фигура на лестнице шевельнулась, солдаты отскочили от каменного подножия на несколько футов. Сарош выжидал, стоя на месте. Внезапно Джарвису почудился быстрый цокот копыт за спиной, он оглянулся и увидел стройную светлую тень, летящую мимо него в лабиринт заброшенных строений. – Айрас! – вскрикнул Джарвис. У лестницы его не могли услышать из-за нескончаемого фейерверка. – Отсюда – никуда! – приказал Джарвис бенгальцу и побежал следом за белой тенью. Через несколько мгновений британец оказался в узком проходе между стенами, здесь лежала густая черная тень, и только впереди светлело во тьме большое тело аль-нагди. – Айрас? – неуверенно позвал Джарвис, и конь остановился, повернул к нему изящную голову на круто изогнутой шее, подался навстречу знакомому голосу. Джарвис резко остановился. По позвоночнику щекотной змейкой пробежал холодок. Было пугающе тихо, хотя из-за стены и доносился смутный шум взрывающихся шутих, но он только заглушил бы движения того, кто… кто и так перемещается по-звериному тихо… если хочет. Глухая темнота дышала неясной опасностью, даже конь ощущал ее и не двигался с места, настороженно вбирая прохладный ночной воздух широкими ноздрями. Джарвис оглянулся, машинально приподняв кисть руки на уровень лица. Он уже почти слышал – подсказанное услужливым воображением – тише вздоха движение в воздухе, почти ощущал мягкое прикосновение к горлу… а потом – только один мощный рывок, рвущий позвонки… и все? Сарош вряд ли будет выяснять, кто его преследует, а даже если и узнает Джарвиса, решит, что тот его предал. А что еще он должен подумать? Ведь он знал заранее, он был готов… Британец выпрямился – в конце концов, надо же соответствовать собственному прозвищу, но рука так и не опустилась – как-то комфортнее ей было в этом неудобном положении, только кулак сжался так плотно, что будь в нем камень – раздавил бы в пыль. И Зоран, и Сарош, каждый по-своему, считали, что у человека есть судьба. И говорили, что иногда ее можно почувствовать. Может быть, не напрасно весь обратный путь Джарвиса не оставляло ощущение чьего-то угрожающего присутствия за спиной? И петли, уже готовой любовно охватить беззащитную шею… И вот, этот момент настал, несколько раньше, чем можно было ожидать – но ведь с тугами иначе и не бывает. Только как-то досадно было, что это именно Сарош… Джарвис не слышал ничего за спиной, ни легчайшего шага, ни даже вздоха ткани, но ощущение надвигающейся смерти было абсолютно явственным, и лейтенант невольно напряг чуть ли не каждую мышцу в теле, задержал дыханье. Айрас недоуменно храпнул, и британец, словно выведенный этим звуком из оцепенелой покорности судьбе, резко развернулся – не спастись, но хоть встать лицом к… Улица была пуста. А когда он повернулся обратно, увидел рядом со светлым силуэтом коня узкую черную фигуру. На месте лица смутно светлело в темноте пятно маски, и в черных провалах уже совсем неясно желтели два огонька. – Сарош… я не имею к этому отношения… – начал Джарвис, но тут же замолчал, поняв, что это звучит не слишком убедительно. Если Сарош считает, что он способен предать, то вряд ли поверит. – При встрече с мастером этот жест абсолютно бесполезен, – прозвенел в тишине голос, ледяной и жестокий, как отточенный клинок… и такой же прекрасный, а острый подбородок дернулся в сторону руки британца. – Но мысль неплохая. Джарвис опустил руку, встряхнул ей – свело всю, от плеча до кончиков пальцев – и вдруг шагнул вперед, внезапно поняв, что Сарошу как раз очень важно все объяснить, что просто жизненно необходимо, чтобы Сарош не думал, что Джарвис мог его предать. И объяснить это нужно именно сейчас, чтобы не казалось, что британец хочет спасти себе жизнь, а просто – чтобы Сарош это знал. – Я хотел сказать, я здесь потому… Но Сарош одним молниеносным движением, легко оттолкнувшись от отколотого куска стены, взлетел в седло и развернул Айраса, широко и непередаваемо грациозно взмахнув тонкой рукой, обтянутой черным рукавом – может быть, в знак дружеского прощания, но, скорее всего, просто из позерства. И не успел Джарвис буквально глазом моргнуть, как остался только узкий проход между стенами и исчезающий во тьме перестук копыт. 5. Панди не стал ждать, где велено, и теперь вовсю расписывал перепуганным сипаям все те ужасы, на которые был способен великий Сарош-саиб. Они так и не решились подняться на лестницу, и с горячим интересом слушали бенгальца, оттягивая начало решительных действий. Темная фигура по-прежнему стояла наверху, слегка покачиваясь. Вся компания невольно вытянулась в струнку, когда подошел молодой лейтенант, а Джарвис невозмутимо прошествовал мимо них, скользнув по смуглым лицам пустым, равнодушным взглядом, и начал решительно подниматься по лестнице. Сипаи посмотрели на британского офицера с уважением, поражаясь его бесстрашию, а у Панди от удивления брови совсем уползли под тюрбан – он ведь не знал, что саиб исцелился от боязни высоты. Британец быстро и уверенно поднимался по ступеням, стараясь не слишком спешить, сберегая дыхание. Прошел мимо простой и довольно хлипкой конструкции из ветвей, на которой висело темное шерстяное походное одеяло Сароша и шевелилось на ветру. Джарвис слегка толкнул эту штуку, чтобы не загораживала дорогу, но она не упала – Сарош все делал на совесть. Снизу донеслись удивленные вскрики, но Джарвису не было дела до них. Он поднимался все выше, решительно и сосредоточенно глядя перед собой, и когда миновала, наверно, целая вечность, оказался на вершине вышки. Но его не интересовало ясное небо, и он не стал любоваться на серебрящиеся в сиянии луны крыши и минареты Дели. Он приметил молодыми, зоркими глазами движущуюся тень на светлом полотне юго-восточной дороги. Дорог было много, и за дальностью расстояния, да еще в призрачном лунном свете нельзя было разобрать, был ли там белый конь, или какой другой масти, но Джарвис упорно следил взглядом за этой тенью, пока она не скрылась из глаз. И вдруг Джарвис вспомнил, что он хотел сказать Сарошу. Что иногда приходится идти навстречу впаянному с детства страху, и страх исчезает. Что судьба – понятие смутное, и жизнь может измениться самым невероятным образом. И что всегда есть время свернуть на другой путь. Это все были очевидные вещи, которые Джарвис постеснялся бы излагать кому-то другому, но ему казалось, что как раз Сарошу было нужно это услышать. А еще он вспомнил, что хотел сказать спасибо. Эпилог – Я здесь, сэр. Вы хотели меня видеть? – Джарвис, чеканя шаг, вошел в кабинет лорда Фэйрнесса. Сэр Рэймонд, страдавший от небывалой жары, вытирал платком высокий, с залысинами, лоб, другой рукой перебирая свежие донесения на столе. Был июль 1850 года, более года миновало с момента возвращения Джарвиса из приснопамятного путешествия. Его общение с дядей, как и прежде, выходило за рамки субординации, однако стало заметно холоднее, по крайней мере, со стороны молодого человека. Он добросовестно выполнял распоряжения, почтительно внимал всему, что старик находил нужным ему высказать, однако сам более не откровенничал. Сэр Рэймонд тяжело вздохнул, нахмурился и пододвинул к Джарвису один лист бумаги, щелкнув ногтем по строке в середине, – Читай. Вот отсюда. «По поводу объекта, именуемого LaVoix. Вы приказали проследить за ним, буде он окажется на нашей территории. Имеем сообщить, что описанный вами объект был замечен на борту французского торгового судна «Chant de la mer», которое было сожжено и пущено ко дну в двух милях от Макао на реке Кантон китайскими пиратами. По достоверным сведениям, никто из пассажиров судна не спасся». Джарвис положил лист обратно на стол и сухо поинтересовался, – Ваших рук дело? Дядя бросил на него сердитый взгляд, но тут же снова вздохнул, – Нет. Мы здесь ни при чем. Хотя не скажу, что не испытываю некоторого облегчения. Это дело можно закрыть и забыть о нем. Джарвис подошел к окну и принялся напряженно вглядываться в воды Джамны, по которым скользили бесчисленные блики от солнца, от них тут же дико зарябило в глазах. – Джарвис! – вдруг окликнул его дядя. – I’m sorry. Молодой человек кивнул, но не обернулся. И сэр Рэймонд не видел, что на лице племянника возникла странная горьковатая усмешка. Мало ли какие там были сведения у британских резидентов в Макао. Есть явления, в которые трудно поверить, но которые происходят обязательно, потому что иначе просто не может быть. И Джарвису почему-то померещилась четкая картина – закатное небо где-то там над волнами реки Кантон, низкие берега, рисовые плантации и сахарный тростник, странное суденышко с веерообразными парусами, бредущее в неведомые места. И на задранном носу – высокая и тонкая черная фигура с руками, скрещенными на груди, уносимая туда, где еще вовсе не бывали европейцы – потому что некоторым удается абсолютно все… если только они сами сумеют в это поверить… Джарвис присел на подоконник, опасно свесившись наружу, по-прежнему глядя на реку. Разыгравшееся воображение понесло его далеко на восток, показало скрывающийся в бурных водах горящий корабль, атакуемый маленькими хищными джонками, и стремительную тень человека без лица, выбирающегося на борт китайского суденышка из воды, подобно опасной морской твари… вероятно, с карманами, набитыми прихваченным в суматохе золотом. – Я бы хотел это увидеть! – ухмыльнулся Джарвис.